(имевшиеся в распоряжении отряда палатки пропали при пожаре).
Почти сразу же над полем разнесся солдатский храп, пугая ночных цикад и мешая мне заснуть. Выждав несколько минут, к моему уху придвинулась Эвьет, чтобы пошептаться о своих планах мести. Главным препятствием были двое часовых; у Эвелины не было способа избавиться от обоих одновременно. Я вынужден был повторить, что не стану нападать на одного из них, в то время как она застрелила бы второго – а стало быть, ее затея лишена смысла. Но Эвьет так просто не сдавалась.
– А если я незаметно стащу его флягу, – шептала она, щекоча мне ухо, – ты подмешаешь туда свое снадобье?
– Во-первых, ты хорошая охотница, но не воровка. Этому ремеслу тоже нужно учиться, уж мне можешь поверить. Но, допустим, тебе удастся не разбудить его и не привлечь внимание часовых. Он выпьет из фляги утром и через некоторое время просто уснет, сидя в седле. Что это даст? Может быть, он свалится с лошади, но вряд ли убьется.
– А у тебя нет яда, который его прикончит? И желательно – не мгновенно…
– Нет.
– Но ты знаешь, как такой изготовить?
– Знаю, – не стал врать я.
– Так сделай!
– Не могу. Нет необходимых ингредиентов.
Девочка тяжело вздохнула.
– Эвьет, – сказал я, – я хочу поспать. Пообещай мне, пожалуйста, что не будешь ничего предпринимать, пока я сплю. А я тебе обещаю, что, если ты предложишь действительно безупречный план, я не стану тебе мешать и если смогу – помогу.
– Ну ладно, – нехотя согласилась она.
Но выспаться мне так и не удалось. Разбудила меня не Эвьет, а начавшийся посреди ночи дождь. Это не был грозовой ливень, как пять дней назад, но для того, чтобы испортить жизнь ночующим под открытым небом, его вполне хватало. Некоторые наиболее закаленные солдаты, правда, дрыхли, несмотря ни на что; прочие с проклятиями поднимались, пытались прикрыться седлами, садились, сбиваясь в кучки и прижимаясь друг к другу, чтобы было теплее. Густая брань, висевшая в воздухе, конечно, мало подходила для ушей двенадцатилетней девочки, тем более – аристократки, но об этом никто уже не думал, и даже я не решился призывать к порядку такое количество злых и невыспавшихся людей. Мы с Эвьет кутались в волчью шкуру, которая, конечно, была слишком мала, чтобы укрыть нас обоих, но, по крайней мере, позволяла защитить от дождя голову и верхнюю часть тела. В конце концов я все равно задремал, но то и дело просыпался от мерзкого ощущения холода и сырости. В итоге, понимая, что нормально отдохнуть в таких условиях все равно невозможно, Контрени скомандовал выступление, не дожидаясь рассвета. Дождь словно этого и ждал: не прошло и четверти часа, как он прекратился. Но трава все равно была совершенно сырой, под копытами уныло чавкала грязь, над землей висели безнадежно серые предрассветные сумерки, и настроение у всех было препакостным.
Вскоре дорогу преградила очередная речка – не слишком широкая, но прокопавшая себе достаточно глубокое русло с крутыми берегами, практически исключавшими переправу вброд или вплавь с лошадьми. Через нее был переброшен хлипкий щелястый мостик; некоторые его доски прогнили настолько, что проломились под ногами или колесами предыдущих путников и либо отсутствовали вовсе, либо свисали вниз зазубренными обломками. Но делать было нечего – поиски другой переправы могли отнять слишком много времени, а главное, ниоткуда не следовало, что она в лучшем состоянии. Пришлось переходить по мостику с большой осторожностью – по одному, ведя лошадей в поводу. На это ушло больше получаса; мне, как, полагаю, и остальным, не доставило никакого удовольствия ощущение прогибающихся и качающихся под ногами досок. Но вот, наконец, все оказались на противоположном берегу; серые сумерки к этому времени сменились тусклым и вялым, вязнущим в сплошных тучах рассветом. Над мокрой землей стелился туман. И, не успели мы сесть на коней, как впереди из этого тумана беззвучно, словно призраки, соткались силуэты всадников.
Кажется, кто-то из солдат и впрямь принял безмолвные фигуры за привидений и торопливо перекрестился; но более трезвомыслящий Контрени скомандовал: 'К оружию!' Я знал, что туман может проделывать странные штуки со звуками, но, право же, предпочел бы иметь дело с бесплотными духами (если бы таковые, конечно, существовали), а не с вооруженным противником. А скакавшие к нам явно были вооружены и превосходили нас численно. При этом чертов мостик лишал нас шанса быстро отступить на другой берег; я решил, что в крайнем случае пойду в отрыв, скача вдоль этого. 'Запрыгивай!' – скомандовал я Эвьет и сам взлетел в седло. Кое-кто проделал то же самое, другие стояли, выставив мечи или взяв наизготовку луки.
Из тумана, наконец, донеслись чавканье копыт и побрякивание сбруи, а затем окрики 'тпрру!' Всадники останавливались, натягивая поводья – для них наш отряд, словно специально выстроившийся, чтобы не пустить их на мост, выглядел ничуть не более приятным сюрпризом. Я видел доспехи, пики и мечи, но не видел знамени – по крайней мере, над головой подъехавшей колонны. Люди с обеих сторон молча и угрюмо смотрели друг на друга. Наконец двое из вновь прибывших всадников расступились, пропуская рыцаря в латах верхом на рыжем жеребце. Его шлем венчали черные перья, из-за дождя, впрочем, имевшие довольно-таки жалкий вид.
– Кто такие? – властно спросил он.
– Сначала сами назовитесь, – мрачно ответил Контрени, стоя с обнаженным мечом возле своего коня.
Эвьет дернула меня за ремень. Я обернулся и увидел, как сверкают ее черные глаза.
– Это наши, – прошептала она. – Герб на щите.
О черт. И как мы теперь будем доказывать этим 'нашим', что мы не лангедаргцы? На пленников, сопровождающих грифонский отряд не по своей воле, мы никак не похожи…
Но в тот миг, когда я уже собирался садануть бока Верного, бросая его в стремительный галоп вдоль берега, прочь от обоих противостоящих отрядов, командир чужаков, окинув взглядом подчиненных Контрени (и, вероятно, особенно оценив босоногих и полураздетых солдат), понял, на чьей стороне преимущество, и надменно произнес:
– Кавалерия его светлости Карла Лангедаргского!
Я почувствовал, как Эвьет вздрогнула, словно от удара. Послышались вздохи и возгласы облегчения, мечи и луки опустились.
– Свои, – удовлетворенно констатировал Контрени, вкладывая клинок в ножны. – Я Робер, рыцарь Контрени, – и, полуобернувшись, прошипел через плечо недогадливому знаменосцу: – Знамя! Знамя давай!
– Арманд, барон Левирт, – представился в ответ командир чужаков и тоже коротко махнул рукой кому-то у себя за спиной. Над шлемами всадников в воздух поднялось древко, с которого мокрой тряпкой свисало серебристо-черное полотнище.
Через несколько минут я уже знал новости, прискорбные для обеих групп грифонцев. Колонна, с которой мы встретились, представляла собой остатки той самой армии, которую спешил нагнать Контрени (а согласно легенде, и мы с Эвьет тоже). Как оказалось, грифонцы еще три недели назад получили информацию о том, что йорлингисты стягивают свои войска на северо-западе, в графстве Плеранс, острым мысом вдававшемся в подконтрольные Лангедаргу территории, и ради этого фактически оголили обширные земли. Эти сведения подтверждались не только собственными лазутчиками, но и перехваченными агентами Льва. Тогда и созрел план стремительного марша через два йорлингистских графства на соединение с северными силами Грифона, с тем, чтобы затем объединенной армией обрушиться с тыла на отрезанную от своих львиную группировку. Поначалу поход проходил успешно, армия не встречала никакого организованного сопротивления, не считая жалких попыток местных ополченцев, как в Комплене. Тракт, по которому двигалось войско, постепенно отклонялся к северо-востоку и вчера вечером привел грифонцев в узкую долину, зажатую между поросшими лесом холмами. Вот тут-то ловушка и захлопнулась. Вход и выход из долины перекрыли сброшенными со склонов валунами, и началось избиение. Грифонцы имели численный перевес (это вынужден был признать сквозь зубы даже Левирт, из чего я сделал вывод, что перевес был очень существенный), но им, фактически запертым между крутыми склонами, лишенным
