который будут натягивать несколько человек или лошадей – так он либо сломается, не выдержав такой силы натяжения, либо его придется делать настолько толстым, что дерево потеряет важнейшее свойство лука – гибкость. Те же самые рассуждения применимы к таранам, катапультам, требушетам и всему прочему. Где-то можно преодолеть ограничения по силе, задействовав систему блоков и рычагов, но – что гласит золотое правило механики?
– Выигрывая в силе – проигрываем в расстоянии, – прилежно ответила моя ученица.
– Именно, а значит, и во времени. Никому не нужно орудие, которое приводится в действие дольше, чем длится само сражение… В общем, любое слишком могучее оружие либо сломается под собственной тяжестью, либо окажется невозможным в обслуживании – а чаще и то, и другое. Но порошок – совсем иное дело! Он не состоит из деталей, ему не нужны ни прочность, ни гибкость. Чем его больше – тем лучше, тем более возрастет сила взрыва, и нет никаких факторов, которые бы его ограничивали. Рецепт его приготовления прост, ингредиенты доступны во многих местах Империи – так что производить его можно гораздо быстрее, чем будут строиться любые укрепления, призванные защитить от него. На строительство хорошего замка уходят десятки, иногда сотни лет. Взрыв порошка уничтожит его за одно мгновение. Всего десяти гран достаточно, чтобы пробить любой доспех. Тысячи фунтов – чтобы обрушить стену любой крепости. Если тысяча рабочих будут производить по фунту ежедневно – а это вполне по силам и Льву, и Грифону – можно будет повторять Комплен и Лемьеж каждый день. Десять тысяч тонн порошка полностью сотрут с лица земли любой город вместе с предместьями… Да, конечно, этой силе можно найти и другое применение. Прокладывать дороги через горы или каналы между реками… Но разве есть хоть малейшие сомнения, как будут использовать порошок люди?
Я замолчал. Некоторое время молчала и Эвелина, глядя на огнебой. Потом снова подняла на меня свои большие черные глаза, в которых мерцало пламя костра.
– Дольф, – сказала она, – ты ведь знаешь, о чем я хочу тебя попросить.
Ну еще бы. Именно поэтому я так не хотел, чтобы она узнала мой секрет.
– А ты знаешь, что я тебе отвечу, – произнес я вслух.
– Но почему?! Я ведь не собираюсь взрывать города. Я не прошу рассказать, как делать порошок. Просто одолжи мне огнебой. Или сделай второй такой же.
– Хотя бы потому, что я связан клятвой. Честно говоря, я… не совсем точно пересказал тебе последнее письмо учителя. Там было не абстрактное 'не используй знание во зло'. Там было 'не используй порошок иначе как для самозащиты'.
– Выходит, ты мне солгал? – нахмурилась Эвелина.
– Заменил частную формулировку более общей. Строго говоря, это нельзя назвать ложью…
– Так-так, – саркастически усмехнулась баронесса, – а где ты еще 'заменил формулировки'?
– Ну… чтобы быть уж до конца честным – ты правильно удивилась, как это огонь мог полностью уничтожить каменный дом. Сам по себе огонь, конечно, не мог…
– Но в вашем доме хранился порошок.
– Да. Не знаю точно, сколько, но вряд ли слишком много. Однако этого оказалось достаточно, чтобы взрыв обрушил одну из стен, а за ней рухнули и другие – дом был хоть и каменный, но не из дорогих… Будь порошка больше – накрыло бы и убийц, но увы. Хотя надеюсь, что хоть некоторые из них будут до конца своих дней заикаться.
– Неудивительно, что тебя объявили колдуном и отдали приказ о твоем аресте!
– Думаю, это было бы сделано в любом случае. В конце концов, организаторы расправы над учителем о порошке понятия не имели. Хотя, конечно, 'страшный гром и дым, с которыми дьявол унес колдуна в ад', послужили такой уликой, о которой инквизитор и его подельники не мечтали даже в своих самых сладких грезах…
Вновь повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием костра. Я убрал огнебой в специально сделанный для него карман с внутренней стороны куртки.
– Мне не нравится, что ты скрывал от меня правду, Дольф, – сказала Эвьет, – хотя я понимаю, почему ты это делал.
– Ты – третий человек в мире, узнавший об огнебое и порошке и оставшийся после этого в живых, – сообщил я. – А если не считать создателей того и другого, то – первый. И, надеюсь, последний. Видденцы не в счет, они просто не поняли, что произошло… Ты ведь понимаешь, насколько важно, чтобы эту тайну не узнал никто и никогда? Достаточно легкого намека – и на нас начнется охота по всей Империи…
– Да, – серьезно кивнула Эвелина, – я понимаю. И все-таки, это была бы такая возможность… Только один выстрел! Ну, может, и еще парочка, чтобы уйти от погони – если в охране Карла отыщутся достаточные смельчаки, чтобы преследовать человека с ТАКИМ оружием… Никто бы все равно ничего не понял, рассказывали бы сказки о демоне, поразившем Лангедарга громом…
Я молчал и смотрел в огонь. Я уже все сказал, и не собирался повторяться. Я понимал, что имею дело не с капризным ребенком, который будет занудно выклянчивать игрушку, несмотря ни на что.
– Ничто не может изменить твоего решения, Дольф?
– Ничто, Эвьет. Возможно, из-за этого ты обидишься на меня навсегда, но…
– Нет, зачем же? Я все понимаю. Я должна отомстить за свою семью, а ты должен держать слово, данное своему учителю. Но это же не значит, что мы не можем быть друзьями?
– А разве мы друзья?
– А разве нет?
Краем глаза я видел, что она пытается заглянуть мне в глаза, но продолжал упорно смотреть в костер.
– Мне казалось, мы просто попутчики, – холодно произнес я. – Ты наняла меня, чтобы я тебя учил, а заодно сопроводил к твоему сеньору. Вот и все.
– Да? Ну извини, – она повернулась ко мне спиной, и даже ее рассыпавшиеся по плечам волосы, казалось, обрели некое сердитое выражение.
Вот и хорошо, сказал я себе. Так и надо. Пусть лучше немного подуется сейчас. К чему нам неконструктивные эмоции при расставании?
Просидев так пару минут, Эвелина поднялась и, по-прежнему не глядя в мою сторону, принялась расстилать на телеге свою волчью шкуру. Затем улеглась спиной ко мне. Желать мне спокойной ночи она не стала. Пусть, тем более что все равно уже утро. А главное – спокойствие ночи, равно как и доброта дня, менее всего зависят от пожеланий.
Мне все еще не хотелось спать. Я сидел, глядя на взлетающие над костром искры. Я знал, что поступил правильно, и все равно чувствовал себя скверно. Словно я ударил не просто даже беззащитного – иные беззащитные вполне этого заслуживают – а того, кто специально снял броню из доверия ко мне. Хотя, в конце концов, это и в ее интересах тоже… И вообще, разве после смерти моего учителя я не принял твердое решение, что отныне меня заботят только мои собственные интересы? Разве это решение кто-то отменял?
Костерок догорал, лишь маленькие язычки пламени еще мучительно облизывали обугленные ветки. Я поднялся и затоптал их сапогами, прекратив их агонию. Затем, наконец, лег спать.
Солнце уже подбиралось к полудню, когда мы вновь выехали на дорогу. Прежде, чем тронуться в путь, я вновь перевязал руку Эвелины, сообщив ей, что делаю это скорее для перестраховки, ибо ее организм умеет отлично заживлять раны. Она не ответила. Молчала девочка и потом, когда подвода уже катилась по пыльной дороге за неспешно шагавшими быками. Ну что ж, если ей угодно продолжать дуться, я тоже хорошо умею молчать. У меня в этом плане опыта даже больше, чем у нее.
Эвьет не выдержала первой.
– Раз я тебя наняла, чтобы учил – так учи, – буркнула она.
– Хорошо, – кивнул я, как ни в чем не бывало. – Самый большой орган человека расположен у него снаружи. Это не что иное, как кожа. Толщина кожи – всего одна линия, но за счет большой площади масса кожи составляет около пятнадцати процентов от общей массы тела – больше, чем у какого-либо иного органа. Таким образом, у человека весом в двести фунтов кожа весит тридцать. Больше, чем иной доспех!
На Эвелину это, похоже, произвело впечатление, но она ничего не сказала.
