Катрина не стала выдавать Хелен, но приключение в конюшне не прошло незамеченной для матушки Изольды. Преодолев всю свою скаредность, она купила для Морриса кобылку, но тот не хотел на нее даже смотреть!
— Ну, что за напасть такая? — сетовала матушка, и подвергла Хелен строгому допросу. На исповеди монашка признала, что уже давно живет с пони.
Правда всплыла наружу, и теперь Хелен должна была своим телом ответить за грех с помощью поста и покаяния.
— Знаешь, моя хорошая, древний царь Соломон сделал одно очень важное наблюдение: «розга и обличение дают мудрость». Он говорит нам о том, что монахиня имеет право знать, за что ее наказывают. Тебе надо объяснять, за что?
— Нет! — Хелен была готова понести суровое наказание за свой грех.
— Ты поможешь мне? — Линда, взяв в компанию Катрину, собралась нарезать прутьев для покаянного ритуала. — Ты ведь не участвовала пока в покаянной церемонии! Что поделаешь, мы грешим, мы и каемся!
— Вот смотри, — учила она девушку выбирать прутья, — надо резать гибкие и ровные, толщиной с мизинец у основания. Затем очищай от листьев и складывай в корзину!
— А сколько резать? — Катрина с ужасом подумала, что такие розги будут припасены и для ее тела.
— Magis melius[160]. Всегда надо иметь запас, — пояснила Линда, — мало ли, что… И вообще, прутья должны вылежаться в рассоле.
— Это чтоб больнее было? — Катрина вспомнила зуд, по три дня не проходившей после тонких школьных прутиков.
— Ну и для этого тоже! — Линда попробовала прут в воздухе. — Ведь она пробуждает ум, стимулирует память, ну и принуждает к покорности и смирению! По этому поводу Библия говорит: «На разумного сильнее действует выговор, нежели на глупого сто ударов» [Прит.17:10]. Так что Катрина, не забывай перечитывать Библию!
«Чует сердце мое, нарежут прутики и для моего тела! — Вздохнула Катрина. — За матушкой Изольдой, нашей настоятельницей — не залежится!»
Глава седьмая. Призрак девичьей башни
— Кар! — На этот раз ворон положил глаза на четки Катрины, молоденькой монашки.
Птица, много лет терроризирующая монастырь, обожала все блестящее. Четки Катрины ворону сразу понравились, и теперь надо было только улучить момент, когда она зазевается.
— Катрина, — раздался голос матушки настоятельницы, — ты приготовила корм цыплятам на ужин?
— Сейчас, матушка! — девушка отвернулась, и ворон, спланировав к оставленным без присмотра четкам, тут же унес их в башню.
— Нет! — девушка бросилась за вороном, но было уже поздно.
«Я проворонила матушкины четки! — душа Катрины сжалась в комок. — Теперь меня не просто высекут, а семь шкур спустят! Heu mihi peccatori![161]»
Ложиться под розги девушке совсем не хотелось. Только на прошлой неделе она помогала держать монашку, уличенную матушкой-настоятельницей в любовной связи с монастырским пони.
Расправа была очень жестокой. Молодую женщину заставили догола раздеться и лечь на скамью. Со стороны монашкам казалось, что распластанное тело ждет порки, шелеста разрезаемого прутом воздуха, хлестких обжигающих ударов. Матушка Изольда обожала эту привычную картину.
Мертвенно-серыми губами приговоренная шептала покаянные молитвы: «Gloria» и «Confiteor».[162] Они повторялись монашками перед поркой несколько раз, ибо так матушка Изольда добивалась очищения душ кающихся ото всех грехов.
Она провозглашала «Gloria», и монашки подхватывали: «Gloria in excelsis Deo» [ «Слава в вышних Богу!»]. В этот момент Катрине показалось, что небеса разверзаются над покаянной скамьей, и душа приговоренной устремляется к Богу. То, что порка в монастыре не имеет ничего общего с тем, что вытворяли с девочками в школе монахи-учителя, Катрина поняла сразу. Вместо тоненьких прутиков, связанных в пучок, оставляющих болезненные, но быстро проходящие следы, в монастыре использовались длинные ивовые прутья толщиной в мизинец, заранее вымоченные в соленой воде. Тут придерживанием за спину или зажатием головы между ног не обойтись. Приговоренную к покаянию, или привязывали, или крепко держали помощницы. Катрине пришлось сесть провинившейся на ноги, а Линда села на голову. Матушка-настоятельница произнесла короткую речь, обвинив монашку не столько в грехе, сколько в том, что развращенный пони теперь не смотрит на кобылок, и от этого монастырю прямой убыток: жеребята не будут рождаться, и призвала всех помолиться.
«Ее сейчас будут пороть!» — подумала Катрина, с шипением втягивая в себя воздух. Пятки приговоренной уперлись прямо в промежность Катрине.
От первого удара монашка застонала, а на теле вспухла и тут же опала красная полоса.
Матушка Изольда нанесла второй удар, в дюйме от предыдущего, и еще один, чуть ниже ягодиц. От щелчка кончика прута на нежном теле показалась кровь, а монашка отчаянно взвизгнула.
«Боже, нет ничего унизительнее публичного наказания, — подумала Катрина, — хуже будет, только если прутья возьмет мужчина!»
Порка была суровой. Монашка подпрыгивала, выгибалась дугой и пяткой давила в промежность Катрине так, что девушка умудрилась испытать к концу порки настоящий оргазм: горячая волна была такой сила, что она еле усидела на ногах кающейся грешница. Краем глаза она видела, что Линда, зажавшая между своих ног голову провинившейся, чувствует то же самое.
Вскоре иссеченная грешница настолько обессилена, что не могла даже кричать, из нее вырывался лишь слабый хриплый стон, и тогда матушка Изольда милостиво прекратила наказание.
Несчастную монашку после порки унесли на рогоже в келью. Сил самой встать со скамейки у нее не было. Линда пошла отпаивать несчастную пивом, а заодно и изнасиловала.
Неудивительно, что страх перед розгами матушки-настоятельницы был у новенькой так велик, что «Будь, что будет!» — Катрина решилась войти в девичью башню.
Внутри старой башни было безмолвно, лишь звук шагов отзывался глухим эхом. Нельзя описать словами то ужасное положение, в котором очутилась Катрина. На чердак вела изношенная временем дубовая лестница, шатавшаяся и скрипевшая при каждом шаге.
— Господи, прости меня, грешную! — она с трепетом вступила на первую ступеньку.
Внутри стояла такая плотная мгла, что, казалось, нечем дышать; но Катрина переступала с великой осторожностью, вытянув вперед руки, и вскоре ее пальцы уперлись в стену, а нога наткнулась на нижнюю ступеньку. Стена, как она определил на ощупь, была сложена из гладко отесанного камня, лестница, правда, узковатая и крутая, была деревянная с ровными, но очень скрипучими ступенями. Скрип показался девушке громом среди ясного неба.
— Нет! — раздался незнакомый голос и свист хлыста. — Не надо!
«Прости меня, грешную!» — Катрина крестилась и шептала молитвы. Казалось, что на чердаке кого- то секут, причем на смерть! Каждый скрип ступеньки отдавался в сознании отчаянным визгом и свистом хлыста, рассекающего нежную плоть.
«Я действительно это слышу, или мне только кажется? — подумала она, пожалев о смелом решении. — А не лучше было бы лечь под розги? Я, и одна в таком безотрадном месте!» Она мысленно обратилась ко всем святым на небесах с горячей мольбой о помощи и продолжила путь наверх.
На верхней ступеньке наваждение кончилось. Порка прекратилась, и Катрина испытала что-то похожее на радость, увидев слабый, мерцающий луч застилаемой тучами луны, проникавший сверху, где часть потолка, по-видимому, обвалилась.
Наконец, она толкнула дверь, ведущую в роковую келью, и с трепетом вступила под мрачные своды,
