Джим обернулся. Из кухни высунул голову Роланд, сын Билла. Белобрысый, загорелый, со слегка вздернутым носом, он был копией своей матери Линды.
– Как сурок. Невзирая на тишину.
– Если задержишься у нас, я буду ездить в фургоне кругами, чтоб ты чувствовал себя как дома. Есть хочешь?
– Твоя еда за несколько минут разрушит то, над чем я трудился всю ночь. Отец наверху?
Роланд махнул наверх зажатой в руке тряпкой.
– Да, остряк-самоучка, поднимайся, ты застанешь его за компьютером. Их обоих узнать легко, правда, у компа вид намного умнее. А отец всеми силами старается свести на нет вчерашние труды матери по подведению счетов.
Джим поднялся по скрипучей лестнице, прилепившейся к стене справа, и вошел в кабинет. Билла он, однако, застал не за компьютером, а за телефонным разговором и, застыв на пороге, решил дождаться окончания.
– Да, мистер Уэллс, я говорил с ним вчера вечером. С моей стороны возражений не будет, у меня на сегодня заказов нет. Но я, разумеется, решил переговорить с вами, прежде чем…
Голос на другом конце провода прервал его. Тут Билл заметил длинную тень на полу и сделал пол- оборота на вертящемся кресле.
– А вот и он сам, только что вошел. – Билл утвердительно кивнул, как будто собеседник мог видеть его. – Да! Передаю трубку.
– Привет, Джим. Это Коэн Уэллс.
– Доброе утро, Коэн. Как жизнь?
– Ничего, если не считать войны с жизнью и балансом.
– Говорят, вы теперь владелец ранчо?
– Да вроде бы. У меня на него большие виды. Поглядим. Грань между прожектером и бизнесменом порой почти невидима.
Само по себе утверждение вполне резонное, только Джим никак не мог себе представить мистера Коэна в роли прожектера.
– Слышал про твоего деда. Мои соболезнования. Достойный был человек.
– Достойный. Один из немногих.
– Не говори. Скверная история. А с другой стороны, прекрасная, если учесть, что все мы там будем. По крайней мере, не мучился на больничной койке под капельницей. – Он выдержал паузу, давая Джиму обкатать эту мысль. – Билл мне сказал, что ты хочешь нанять наш вертолет на полдня.
– Да. Надо оказать деду последнюю услугу.
Коэн Уэллс не спросил, что за услугу Джим Маккензи намерен оказать покойному Ричарду Теначи, а Джим не счел нужным вдаваться в подробности. Оба понимали, что, какой бы ни была услуга, она все равно запоздала.
– Я не против. Помнится, в наших краях не было вертолетчика лучше. Надеюсь, в городе ты своих талантов не растерял.
– По слухам, нет, но вы ведь знаете: слухам верить нельзя.
– Ладно, бог с тобой, бери.
– Что до оплаты, я…
– После обсудим. Так ты пока не думаешь возвращаться в Нью-Йорк?
Джим опять не стал ему объяснять, что никакой Нью-Йорк для него больше не существует. И это рано или поздно даст о себе знать. Денег на счете совсем немного. Через какое-то время, так или иначе, придется искать работу.
Так ли, нет ли, но сейчас жить в Большом Яблоке ему противопоказано.
– Загляни ко мне в банк, скажем, завтра, если выберешь время. Мне надо с тобой потолковать.
Пауза продлилась дольше обычного. В наступившем молчании ощущалась почти физическая боль. Потом она просочилась и в голос Уэллса:
– Про Алана слышал? Он дома.
– В газетах читал. Здесь, говорят, его встретили как героя.
– Герои либо мертвы, Джим, либо пребывают в состоянии моего сына.
Джим промолчал, понимая, что разговор не окончен.
– Может, время уже списало все разногласия меж вами?
– Время – хитрый зверь, мистер Уэллс. То сотрет все из памяти, а то поставит пломбу, чтобы все осталось в неприкосновенности.
– И все же я уверен: вам стоило бы увидеться.
– Даже не знаю, что сказать. Может, и так.
Коэн Уэллс понял, что пока на большее рассчитывать нечего.
– Ладно, бери этот треклятый вертолет и делай, что тебе надо. Передай трубку Биллу.
Джим протянул трубку Фрайхарту, вышел в коридор и стал глядеть в окно на бурную деятельность ранчо. Небольшая вереница внедорожников, помеченных надписью «Приключения Высокого неба», неторопливо двигалась неизвестно к какой цели. Еще одно путешествие к чудесам природы, к неизбывной тоске, которую след человека порой усердно затаптывает в землю. Работая у Линкольна, до того как явилась разрушительница Эмили, Джим успел повидать мир и вместе с остальным человечеством подивиться величию прошлого, которым дышат Европа и Азия. Вспомнив свою жизнь на юго-востоке, он усмехнулся над усилиями американцев создать себе прошлое. Двухсотлетние стены подсвечивают прожекторами и распродают по камешкам как реликвии бог весть каких древних цивилизаций. А в Италии или во Франции двухсотлетние стены разбивают и укатывают катком очередной паркинг.
Ни лучше ни хуже, просто иначе.
Его дед тоже временами работал на ранчо, когда деньги были нужны или просто одиночество заедало и хотелось, чтобы Чарли скрасил его. Время от времени, по большим праздникам, на ранчо устраивались представления, лишенные какой бы то ни было исторической достоверности, но весьма живописные и завлекательные для туристов. За скачками, стрельбой, яркой раскраской и сказочными костюмами едва ли кто замечал досадливую мину человека, вынужденного участвовать в этом дешевом карнавале.
Как только Билл закончил разговор с Коэном Уэллсом, они вместе спустились в вестибюль, вышли на веранду и стали обозревать теперь уже почти опустевший кемпинг. Повар снял свое сомбреро и переместился на улицу разжигать жаровни к обеду.
Высокий, солидный, основательный Билл тронул Джима за плечо.
– Когда обратно в Нью-Йорк?
– Торопиться некуда. Так вышло, что для меня больше нет работы в том городе.
Билл не стал расспрашивать. Раз не объясняет сам, значит, есть на то причина.
– Как говорится, лучший хозяин – сам себе хозяин.
Глаза Джима были прикрыты непроницаемыми зеркалами очков.
– Что верно, то верно.
– Ну так оставайся здесь.
Джиму показалось, что этот разговор лишь продолжение только что состоявшегося с Коэном Уэллсом по телефону.
– Поглядим.
Возникшую неловкость сгладил Чарли, выйдя из своего барака с медной урной в руках. Вчера Чарли попросил у Джима разрешения взять к себе на ночь прах Ричарда Теначи, чтобы устроить еще одно бдение по умершему другу. Лежа в темноте, пока не уснул, Джим представлял себе, как старый индеец сидит, скрестив ноги, в допотопной мазанке, чертит на земле священные знаки, звенит старинными амулетами и вполголоса напевает древнюю индейскую колыбельную усопшим воинам. Чарли всю душу отдал земле, на которой родился, людям, среди которых вырос, а также прошлому, которое, по его понятиям, было не чем
