Убийственная тень

иным, как отрезком настоящего, на время оставленного за плечами, чтобы вновь обрести его в будущем. Так замыкается круг времени, становясь верой.

Невзирая на возраст, Чарльз Филин Бигай еще сохранил способность верить.

Чего как раз и не хватало Джиму.

Старик увидел, как двое мужчин спустились с веранды и пошли по тропинке в его сторону. Он подождал их, держа урну на вытянутых руках, как дароносицу, и вручил ее подошедшему Джиму, словно воздавая почести жизни и памяти покойного.

– Возьми. Твой дед готов.

Джим чувствовал, что старик хочет ему многое сказать, но откладывает разговоры на потом, – то ли время для них еще не приспело, то ли не может решить, приспеет ли вообще.

– Не надумал со мной лететь, bidá'í? Дед был бы доволен.

Чарли не стал отвечать на языке навахов, по-видимому, для того, чтобы и Билл понял его ответ. У старика хватило сил и смелости не скрывать своего страха.

– Да нет, не люблю я этих вертолетов. Раз уж судьба не дала мне крыльев, так и нечего гневить богов. И потом, в этот путь ты должен пуститься один. Один со своим bichei, с дедом.

– А не пожалеешь?

– Doo át'éhé da. За меня не волнуйся, Джим. Лети.

Один за другим, как траурный кортеж, они направились к взлетной площадке. И тут же послышался треск винта. Пилота, видимо, предупредили о намеченном рейсе, и он заранее запустил двигатель.

Они вошли за ограждение, и Джиму предстал сверкающий на солнце «белл-407» цвета электрик. Машина источала запах новизны, неба и облаков. Джим про себя отметил, что Коэн Уэллс не поскупился на расходы. Должно быть, у него и впрямь немалые виды на ранчо «Высокое небо».

Незнакомый ему темноволосый мужчина лет сорока при виде Джима открыл дверцу.

– Все о'кей. Машинка новенькая. Только с конвейера. К полету готова.

Джим, хлопнув его по плечу, забрался в кабину и поставил урну на пассажирское сиденье. Под взглядами присутствующих пристегнулся ремнями и привычно проверил приборы.

Трое сопровождающих отошли подальше, а Джим, захлопывая дверцу, встретился взглядом с Чарли. Невысказанные слова застыли в глазах старого индейца.

Джим взялся за ручку и плавно повел ее на себя. Машина оторвалась от земли, а он еще раз взглянул на Чарли: растерянное лицо в тени парящей машины, длинные седые космы, перехваченные на висках красной банданой, взметнулись от ветра, прикрыв глаза; летящие одежды в клубах пыли скрылись из виду вместе с худосочной фигурой, едва вертолет набрал высоту.

Джим сделал небольшой вираж и полетел на север. Рацию настроил на частоту 1610 МГц – волну известий с Большого каньона. В квадрате Рейнбоу-Бридж, сообщил голос, горят промышленные отходы, но задымление несильное. К тому же этот квадрат он облетит стороной.

По левую руку остался Памятник природы Кайбаб. Джим летел на минимально допустимой высоте и ни о чем не думал, радуясь легкой встряске при турбулентности и всегдашней эйфории полета. Он мечтал о таком счастье, сколько себя помнил, и, вероятно, оно никуда от него не денется до самой смерти. Стоит ему оторваться от земли, как в душе поселяются полный покой, целостность, ощущение правильности происходящего. Быть может, еще и поэтому Чарли оставил его одного лететь на стальной птице. Понимал, как видно, что это его вера, его замкнутая связь времен.

Не прошло и получаса, как вдали показалась цель полета – Колорадо, катящая свои воды к югу, становилась почти равнинной в Хорсшу-Бенд – Копытной излучине, пробитой в скалах на протяжении веков и прозванной так за полукруглую форму.

Машина послушно выполняла все его команды, и Джим посадил ее на исхлестанном рекой утесе. Отстегнул ремни, открыл дверцу и взял с соседнего сиденья медную урну.

Винт вертолета стрекотал у него за спиной; лопасти постепенно замедляли ход. По другую сторону каньона группа туристов во все глаза уставилась на спустившуюся с неба птицу и на одинокую фигуру пилота, застывшую над бездной. Несмотря на привычку, от зрелища, представшего его глазам на полмили книзу, у Джима перехватило дух.

Покачиваясь на волнах, словно каноэ, разматывался клубок воспоминаний.

Джим провел с дедом немалую часть жизни. Его отец, Лорен Маккензи, был комиком на родео и почти все время гастролировал. Когда с ним на гастроли отправлялась мать, Джим перебирался к деду по материнской линии, в его дом, брошенный, как якорь, среди выжженной резервации. Однажды (Джим тогда едва вышел из младенческого возраста) дед разбудил его чуть свет. Открыв глаза, Джим тут же учуял запах горячего хлеба. После завтрака дед посадил его в старый фургон (марки Джим, конечно, не помнил, но жуткий был драндулет). Да и вообще у деда всегда были одни только старые, потрепанные вещи из третьих рук. Он смотрел, как дед с Чарли, кряхтя, втаскивают в фургон старое каноэ с выцветшим силуэтом легендарного флейтиста Кокопелли[7] на носу.

Дед открыл дверцу кабины.

– Садись.

– Куда поедем?

– На реку.

Рекой дед считал одну лишь Колорадо. Когда говорил про другие реки, называл их по именам, а если говорил «река», имел в виду только эту.

Джим уселся на среднее сиденье. Чарли сел за руль, а дед примостился рядом с внуком. Заводя натужно чихающий мотор, Чарли своим тихим, ровным голосом обратился к деду:

– Думаешь, время пришло?

– Да. Чего резину тянуть?

Почти всю дорогу они молчали. Джим чувствовал какую-то скованность двух людей, которые везли его на внеплановую экскурсию. Ехали они на север, к Пейджу. Сразу за дамбой свернули с дороги на берег Колорадо. Спустили на воду каноэ, и Чарли отправился ожидать их южнее, у каньона Марбл. Плавание началось медленно и лениво, повинуясь воле реки. Дед сидел на корме и орудовал веслом лишь в той мере, какая позволяла их ореховой скорлупке следовать за течением. Джим устроился на носу, опустил пальцы в воду и озирался по сторонам на каменные глыбы, нависавшие над ними.

Пожалуй, тогда он был счастлив.

Утлое суденышко плавно скользило меж песчаных берегов, пока не достигло Хорсшу- Бенд. Здесь река окрашивалась в самый фантастический цвет, какой только могли изобрести для нее природа и человеческие сны. Вокруг них вдруг выросли статуи, изваянные водой и ветром, – плоды труда тысячелетий.

Старый вождь указал на вершины над ними.

– Некогда те, кого мы именуем древними, святое племя, считали, что здесь должен испробовать свою силу всякий, кто хочет стать мужчиной. Он должен без посторонней помощи вскарабкаться по скале от реки до вершины, иначе не выйдет из него воина.

Джим знал про тех старейшин, праотцев, что, согласно легенде, породили все последующие народы. Анасази, суньи и, наконец, навахи, которым боги даровали Денетах – землю для жизни, окруженную четырьмя священными горами.

Те события не нашли отражения в истории, зато прочно укоренились в сказаниях.

А дед продолжал все тем же бесстрастным тоном:

– Сегодня и ты должен выдержать испытание, Táá Hastiin. Мы не вольны выбирать время для битвы. Мы можем лишь быть готовыми к ней, когда пробьет час.

В тот день и в том месте, скользя по реке на каноэ с дедом-индейцем, Джим узнал, что отца и матери у него больше нет.