Ноэлю вреда и никому другому не позволит.
— Он больше ничего не сказал, только послал сюда? — спросил Рыбак, когда Ноэль закончил.
— Ему было трудно дышать, — сказал Ноэль. — У него был очень хриплый голос. Думаю, ему было слишком тяжело говорить, поэтому он просто пожал мне руку, а я спросил его, имеет ли он в виду точно напротив, и он снова пожал мне руку, чтобы сказать да. Я только поэтому сюда и пришел — я ему обещал. Я собирался идти в полицию.
— Звучит разумно. Больше ничего? Он больше ничего не говорил? Никаких имен?
— Нет. Никаких имен. Но когда они его резали, он, естественно, просил их перестать. Когда я нашел его, он, наверное, подумал, что это вернулся один из них, поэтому он сказал, что он не хотел.
— Он не хотел? — спросил Рыбак.
— Так он сказал. — Ноэль снова услышал прерывистый свист, увидел кровавое месиво вместо лица. Этот человек, «Рыбак», внушал доверие, и Ноэль внезапно выпалил: — Возможно, это к лучшему, что он умер.
— Почему? — В голосе была угроза, и Ноэль впервые почувствовал, что от собеседника исходит враждебность.
— Я хочу сказать, его так сильно изрезали. Его лицо… не думаю, что когда-нибудь это забуду. На что бы он был похож, если бы выжил?
Рыбак мрачно уставился в пол.
— Вы думаете, у него были повреждены легкие? — спросил Ноэль. — Может, он поэтому так свистел?
— Скорее всего. У него было перерезано горло?
— Не знаю. У него повсюду была кровь, от самого лба. Они его всего изрезали. Всего. Они не останавливались, — сказал Ноэль, снова видя смертоносные тени на стене.
Кто-то постучал в дверь камеры, и Рыбак знаком велел входить. Вошёл был высокий моложавый мужчина, с густой бородой, в джинсах и зеленой лыжной парке.
— Мы нашли это в той же комнате, где и Канзаса, — сказал он; у него был тот самый холодный голос — голос человека, который допрашивал Ноэля с такой жестокостью. В темноте парень казался гораздо старше.
Он вручил Рыбаку фонарь Ноэля.
— Это мой.
— Его вогнали в стену, — сообщил мужчина, не обращая внимания на Ноэля. — Чуть выше уровня глаз.
— Я закрепил его там, чтобы лучше видеть, — объяснил Ноэль. — Ваш парень… его завалили какими-то дверьми. Я не мог убрать их одной рукой.
— Вы видели двери? — спросил Рыбак.
— Три штуки. На полу. Фонарь был выключен, когда мы пришли. Но он не перегорал.
— Я выключил, — сказал Ноэль. — Я не мог на смотреть, пока я мы говорили. Меня начинало тошнить.
— Ага, — сказал мужчина помоложе, — или ты выключил фонарь, когда убедился, что прикончил Канзаса.
— …
…Он был жив, когда я уходил!
— Хватит, — сказал Рыбак. — Возвращайтесь назад и прочешите там все. Все. Мне нужны ответы. — Молодой человек повернулся, бросил на Ноэля испепеляющий взгляд и повернулся к двери. — Кстати, — остановил его Рыбак, — там стоит велосипед?
— Десятискоростной, — сказал Ноэль. — «Атала Гран-При».
— Он там.
— Привезите его сюда, — сказал Рыбак. — Давай. Иди. Прочешите это место.
Когда мужчина ушел, Рыбак повернулся к Ноэлю.
— Что вы делали на эстакаде?
— Я езжу там каждое утро. Тренируюсь.
— Почему так рано?
— У меня занятия с утра. Иногда в девять, сегодня в восемь.
— Где?
— В Университете Нью-Йорка. Кампус на Вашингтон-сквер. Я преподаю социологию. Социальные изменения в действии, проблемы «внутреннего города».[2] Курс общей пенологии.[3]
— Значит, вы, как обычно, ехали мимо и услышали крик?
— И увидел свет.
— Я так понял, вы сказали, что фонарь ваш?
— Мой. Я видел какой-то мигающий свет. Наверное, один из них держал зажигалку или что-то такое. Я бросил фонарь, чтобы напугать их. Ещё я крикнул, что иду. Но я не мог перепрыгнуть.
Рыбак выслушал, потом направился к двери.
Ноэль запаниковал, решив, что его оставят тут или снова позовут тех людей.
— Вы мне верите, правда?
— А почему я не должен вам верить, — сказал тот, не скрывая своего отвращения. — Знакомая история.
Он тихо поговорил с кем-то по ту сторону двери, потом вернулся с шариковой ручкой и блокнотом.
— Оставьте своё имя, адрес и телефон. Рабочий тоже.
— Я не могу. Мои руки… — Ноэль повернулся так, чтобы стали видны наручники.
Нашли ключ, и Ноэль написал, что от него требовалось.
— Вот ваш фонарь, мистер… Каммингс, не так ли? — спросил Рыбак, читая.
— Жаль, я ни в кого из них не попал, когда кинул. Это отняло бы у них пару минут… помешало бы его резать. Может, тогда бы он выжил, да?
— Что толку думать о том, что могло бы быть? — Рыбак вывел Ноэля из камеры, провел по коридору и выпустил в маленькое фойе за стеклянной дверью. Больше никто не появился. — Я должен извиниться за остальных. Иногда они ведут себя просто как животные, — сказал он, беря Ноэля за руку и пожимая её.
Ноэль ответил на рукопожатие, посмотрел в его грустные карие глаза и сказал, что понимает. Он уже почти переступил порог металлической двери, когда ему внезапно пришло в голову:
— А разве не надо известить полицию?
— Мы и есть полиция, — сказал Рыбак, со щелчком закрывая стеклянную дверь.
2
Записка от заведующего кафедрой пришла даже быстрее, чем ожидал Ноэль. Когда на следующий день во время перерыва между занятиями он зашел на кафедру, она лежала в его пустом ящичке и прямо- таки бросалась в глаза.
— Ты уверена, что это для меня? — спросил он у Элисон, секретарши Бойла. Она приподняла очки жестом а-ля Ева Арден и внимательно посмотрела на конверт, в котором пришла записка.
— Сама её туда положила.
— Он сейчас свободен? — спросил Ноэль.
— Скоро освободится. Присядешь?
— Нет. Лучше с тобой пофлиртую.
— Хочешь сказать, лучше попробуешь вытянуть у меня какую-нибудь информацию, — сказала она. Элисон — высокая стройная слегка бледноватая блондинка, вполне привлекательная для своих неполных пятидесяти лет — на вид казалась капризной и глуповатой, но под её внешностью скрывался острый и
