пространства. И где здесь ее уместить? Киселев говорит: обывательщина, пошлость. Конечно, его отношения с Кэтрин обывательскими не назовешь. Взаимовыгодная и не лишенная приятности связь двух взрослых, уверенных в себе людей. В некотором смысле даже мост между обществами. Их прагматический рационализм и наше вдохновенное подвижничество. Лед и пламень.
Синицын напялил на нос очки и вышел на террасу. Поглядел на шезлонг, который, казалось, еще хранил форму Олесиного тела. Пинками загнал его в угол.
Залпом допив стакан, он спустился в сад.
Пошел гулять по узким тропинкам, между покрытых побелкой стволов. Кое-где в траве лежали упавшие плоды. Налитые румянцем, крепкие, сочные овалы.
Синицын подхватил яблоко, потер его о гавайку, со смачным хрустом откусил, брызгая соком. Захрупал яблоком, вгрызаясь в него со злобой, словно было оно живым существом, на котором он вымещал свои неудачи.
Прав Киселев, думал он. Такими темпами я совсем рехнусь. Просто надо ехать к ней. Ехать и объясниться. Упросить ее вернуться. Доказать, что я изменился, стал лучше. Она должна вернуться. Мы не можем расстаться вот так, навсегда. Ведь я люблю ее больше жизни, и никто другой мне не нужен. И я даже прощу ей Макса, и буду всегда прощать, потому что Максы эти будут у нее всегда, уж такой у нее характер.
Он вышел к каналу. Некоторое время стоял на песчаной полоске берега, глядя, как по воде гуляют ослепительные блики.
Здесь, на этом крошечном пляже, они лениво загорали, обмениваясь ничего не значащими фразами, или просто валялись на красном песке рядом, взявшись за руки. А иногда вдруг одновременно поворачивали друг к другу головы и принимались целоваться.
Ехать немедленно! Проявить решительность, настойчивость. Она оценит.
Синицын решился. Он швырнул огрызок в канал, с шумным плеском проглотивший долгожданную жертву.
Синицын побежал к стоянке вездеходов, чуть не споткнулся о какой-то толстый желтый шланг. Усевшись за руль, включил двигатель.
На террасу вышел Киселев с распечаткой наперевес. Что-то крикнул, но за шумом двигателя Синицын не понял что. Помахал ему рукой в ответ, выезжая за территорию.
По свежей колее, оставленной в красной пыли вездеходом Макса, он понесся к биостанции «Мичурин- Три».
Когда он вернулся, уже сгустились сумерки. Ночь здесь всегда приходила очень быстро. Стремительно укрывала черным покрывалом, расшитым мириадами сверкающих блесток. А на горизонте выплывал край бело-голубого диска, на который они так любили смотреть вдвоем с Олесей, сидя ночью на террасе и кутаясь в один на двоих шерстяной плед.
Синицын с ног до головы был покрыт пылью, но не пошел в душевую. Шлепая по стерильному полу лаборатории, который Киселев с утра надраил автоматическим уборщиком, он прошел к бару, оставляя повсюду красные песчаные следы. Киселев проводил его долгим взглядом.
Синицын ничего не ответил на его приветствие, взял бутылку и вышел на террасу.
Он не жалел о своей поездке. Наверное, так было нужно. Лучше один раз увидеть, чем сто тысяч бессонных ночей представлять себе все это в красках, ворочаясь с боку на бок, изводя себя самого бессильной и бессмысленной ревностью. Увидеть это своими глазами, как это бывает. Когда вместо него – другой.
Нужно было это очистительное пламя, какое-то предельное падение, унижение, после которого можно надеяться на возрождение. А можно и просто сгинуть.
В томной жаре стоять у чужих распахнутых окон и слушать эти крики, стоны двух вцепившихся друг в друга исступленных, сильных молодых животных.
– Настоящее ничтожество, – с наслаждением сказал Синицын самому себе.
Киселев ходил по лаборатории, жужжа уборщиком, собирая нанесенную красную пыль. Когда он закончил, Синицын все еще стоял на веранде, облокотившись о перила, и смотрел на сад. Он до крови закусил губу, а на ресницах блестели, никак не срываясь, застывшие хрустальные капельки.
– Я в космопорт, – крикнул Киселев изнутри. – Если тебе, конечно, интересно. К приезду комиссии постарайся привести себя в порядок.
– Передавай привет Кэтрин! – проорал через плечо Синицын.
Послышался хлопок задвинувшейся дверной переборки.
Он прошелся по саду, обстоятельно отключив все автоматические поливалки, заблокировал всю оросительную систему, перекрыл входные шлюзы каналов.
Работы было много, под конец дела он чувствовал легкую усталость.
Закончив, Синицын ушел к стоянке вездеходов и вернулся в сад с двумя канистрами. Щедро и с наслаждением, будто водой из лейки, поливал из канистр вокруг ствола «Юбилейного налива» в центре сада.
Он уже достал из кармана спички, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Он подумал, что так и не попробовал киселевскую сигару, хотя тот и обещал дать.
Синицын вернулся за ними в лабораторию, распотрошил пеструю коробку, лежавшую под столиком в комнате отдыха.
Неумело раскурив сигару, еще держа горящую зажигалку в руке, он сморщился, вдыхая ароматный дым.
– Неплохо, – сказал он вслух.
Кинул зажигалку, блеснувшую в сумерках зеленым огненным языком, под «Юбилейный налив». На пропитанную топливом почву.
Потом Синицын стоял на террасе с бутылкой «Рислинг Гесперии» в руке и с сигарой в зубах. Смотрел на горящий сад.
Пожарные системы лаборатории истошно верещали, заливали подступы к зданию слоями ноздреватой белой пены, не пропускали огонь. Но царящей в долине вакханалии помешать не могли.
Истлевающие черные скелеты яблонь на миг показывались в красных всполохах и пляшущих искрах, чтобы вспыхнуть еще ярче, пропасть. Сад превращался в рваные клубы черного дыма, уходящего в звездное небо. Звезды плохо было видно за черным дымом.
Пахло чем-то из детства. Смолой, дымом, печеными яблоками…
Горело хорошо.
Вино кончилось. Синицын швырнул пустую бутылку вперед. Блеснув огненным бликом, она пропала в дыму.
Покинув террасу, он зашел в лабораторию. Взял в баре еще вина. Вернулся на террасу.
Сады догорали, дыма становилось меньше. Теперь можно было разглядеть черную обугленную равнину.
Он затушил сигару о жалобно взвизгнувший пластик перил. Глотнул из бутылки.
– Ничего, – сказал Синицын, глядя на дым. – Еще повоюем.
Теперь он чувствовал себя лучше. Прихлебывая вино, пошел к себе, собирать вещи.
Мария Познякова. Зеркало памяти (Рассказ)
– Ну, знаете, в ближайшие полвека посланцев с Нибиру ждать вряд ли придется… а вот насчет пророчества майя с вами согласен… Кофе!
Его окрик подбрасывает меня на месте, бросаюсь в кухню, поспешно хватаю кофейник, разливаю в чашки ароматный напиток, чувствую, как все так и переворачивается внутри. Когда я ел… позавчера, кажется. Зря я принюхался, зря задумался, вот, пожалуйста, расплескал, бурая жидкость разливается по столу причудливыми очертаниями.
– Ну долго ты там еще? Так вот, на Тибете, как мы уже говорили.
– Сейчас… сейчас!
Чувствую, как подрагивает мой голос, наливаю последнюю чашку – до половины, дальше из кофейника сиротливо падают одинокие капельки. Замираю – чувствую, как вместе со мной замирает весь мир…
Третьего окрика я не жду, выплескиваю в чашку горячую воду, отчаянно размешиваю. Главное, подать
