Один из арестантов, высокого роста француз в немыслимом сюртуке розового цвета, вскочил на ноги, схватил Дурасова за руку и прильнул к ней губами.
—
Батюшка наш, спаситель! — закричал он.
Все пришли в движение, ближайшие ряды начали подниматься с пола, за ними следующие. Дурасов пытался высвободить руку. Француз в розовом выпрямился, обернулся к товарищам по несчастью и крикнул:
—
Братцы, вот наш спаситель!
Его слова были восприняты как объявление об освобождении. Толпа волною хлынула на нас.
—
Стойте, стойте! — кричал Дурасов.
Но его призыв потонул в многоголосом гаме. Толпа оттеснила нас в сторону, меня прижали к Егору Александровичу, а его к стене. Де Санглен пропал из поля зрения. Полковника Парасейчука людской водоворот закрутил и унес на улицу.
Снаружи послышались злорадные выкрики, предвещавшие кровавую потеху:
—
Куда?! Куда прете?! Шпиены! Французы! Бей их, братцы! Бей их!
—
Да мы свои! Свои, братцы! — кричал кто-то надрывающимся голосом.
Его отчаянный крик еще больше подзадорил толпу.
—
Ишь, сволочь! Где ты тут братцев себе нашел! — раздалось в ответ.
Стены задрожали, и, даже будучи внутри, мы почувствовали, как земля пошла ходуном, как бывает, когда десятки ног топчутся на малюсеньком пятачке. Мольба о пощаде, женский крик резали уши и все сильнее пьянили озверевшую толпу.
—
Что вы наделали?! — прохрипел мне в лицо Дурасов.
Я распихал оставшихся арестантов и отлепился от полицеймейстера. С улицы донесся зычный голос полковника Парасейчука:
—
Слушай мою команду! Ружья на изготовку!
—
Что он творит?! — вскрикнул Егор Александрович и начал проталкиваться к выходу.
Навстречу ему хлынули французы, ищущие спасения от уличной расправы. Полицеймейстера отбросили, он налетел на меня спиною, и я врезал ему ребром ладони в правый бок. Он охнул и свалился на пол. Я отскочил в сторону — между мною и полицеймейстером хлынул поток людей.
Послышалась новая команда Парасейчука:
—
Вы трое, в воздух пли!
Оглушительно громыхнули выстрелы, и сразу же сделалось тихо.
Дурасов повернул голову, мелькнуло его искаженное от боли лицо, он искал кого-то глазами, а руками держался за бок. Я протиснулся вперед, подхватил его под микитки, оттащил к стене.
—
Что с вами, Егор Александрович? — воскликнул я, а сам изобразил воинственную позу и оттолкнул нескольких человек, оказавшихся поблизости.
—
Кто-то ударил меня, — всхлипнул он.
—
Я с вами, Егор Александрович! Никто не посмеет близко к вам подойти, — заверил я полицеймейстера.
С улицы вновь донесся зычный голос Парасейчука:
—
Что ж, вижу, самые храбрые здесь собрались! На безоружных пленных кидаетесь! Разве ж это по-христиански?!
—
Бить надо их! Бить супостатов! — крикнул кто-то в ответ с истерическими нотками в голосе.
—
Ну-ка выйди сюда! Выйди вперед, не боись, храбрец! — позвал полковник Парасейчук.
—
Что там происходит? — простонал полицеймейстер.
Справившись с болью в боку, он выпрямился и с опаской взглянул на дверь.
—
По вашему приказу наводят порядок, — сказал я.
А с улицы вновь послышался голос Олега Николаевича:
—
Ты храбрый такой, видите ли! Французов хочешь бить? Так что же ты, мил человек, в ополчение не пошел? А? К генералу Милорадовичу! А? В общем так! Сейчас я уйду, а вы чтобы разошлись немедленно по домам! Кого увижу здесь через минуту, в Сибирь отправлю! Не обижайтесь тогда!
Парасейчук вошел в дом и с порога рявкнул на арестантов:
—
А вы! Чтоб сидели тихо и без команды его высокопревосходительства с места не смели двигаться!
Арестанты были больше напуганы, нежели всерьез пострадали. Лишь у нескольких человек появились свежие ссадины и кровоподтеки. Полковник Парасейчук сумел вовремя остановить потасовку и развести враждебные стороны. И теперь он, добровольно приняв роль подчиненного, докладывал обстановку полицеймейстеру Дурасову.
Мне более делать здесь было нечего, и я вышел на улицу. Толпа рассеялась. Несколько смутьянов, желавших, вероятно, в первую очередь самим себе доказать свою смелость, ругали французов и отбившего их борова. Но держались они на таком удалении, чтобы при малейшей угрозе раствориться в ближайших переулках.
Чуть в стороне стояли де Санглен, Ривофиннолли и их помощники. Итальянец спешился и держал лошадь под уздцы. Я направился к ним.
Мимо меня протрусил пес, тот самый, что с завидной настойчивостью прорывался в арестантскую, куда, очевидно, упекли его хозяина.
—
Ну что, не повезло тебе, братец, — пожалел я псину и протянул ему руку с открытой ладонью.
Пес, помнивший, как я шуганул его с крыльца, навострил уши, глянул на меня с недоверием, но все-таки потянулся ко мне, обнюхал пустую руку, посмотрел на меня с примирительным недоумением и побежал дальше как-то устраивать свою собачью жизнь.
—
Этот ваш полковник! Хорош! — похвалил де Санглен Олега Николаевича.
—
Он не мой, его Аракчеев приставил ко мне через Вязмитинова, — сказал я.
—
Неважно, — ответил Яков Иванович. — Переманить бы его к нам в Высшую воинскую полицию. Очень дельный офицер, хотя по виду и не скажешь. Такие люди нам более всего и нужны. Что он там застрял?
—
Подтирает сопли Дурасову, — усмехнулся я.
—
Ладно, оставим их. — де Санглен направился к коляске. — Нужно спешить. Ваш полковник напомнил мне майора Бистрома. Тот служил полицеймейстером в Ковно.
В штабе Высшей воинской полиции я написал письмо его высочеству принцу Георгу Ольденбургскому, а де Санглен проинструктировал майора Бистрома. И тот немедленно отправился в Ярославль.
—
Остается ждать новостей от вашего надворного советника, — сказал де
