—
Николай Михайлович порывался писать тексты для генерал-губернатора, — сказал я и, бросив афишку на скамью, добавил: — Но судя по слогу, Федор Васильевич сочиняет сам.
—
Только людей смешит, — сказал итальянец.
—
Напрасно вы умаляете значение этих афишек. Слово, особенно печатное, изменяет мир, — возразил я, обвел рукою пруд и продолжил: — Доказательство перед вами. Кстати, все того же Карамзина.
—
Уж не он ли тут накарябал? — с сарказмом спросил Ривофиннолли, указав на надпись, вырезанную на деревянной скамейке. — Мне эти буквы разобрать не под силу. Что там написано?
Я поднялся в ротонду, повернулся так, чтобы было сподручнее разглядеть каракули, и прочитал:
—
Хех, прямо-таки Петрарка, — хохотнул итальянец.
—
Да, это не Карамзин, но явный его почитатель, — сказал я. — Едем, расскажу по дороге.
Мы двинулись в обратный путь.
—
Некогда Николай Михайлович написал незатейливую повесть «Бедная Лиза», — начал я. — Сюжет ее прост: богатый повеса соблазнил честную девушку и бросил, а она утопилась. Как раз в том пруду.
—
Вот как, — равнодушно заметил Ривофиннолли.
—
Именно, — подтвердил я. — Все действие разворачивалось там. В Тюфелевой роще карамзинская Лиза собирала ландыши, там же встречалась со своим ненаглядным Эрастом и утопилась там же. Раньше пруд назывался Лисин, а теперь Лизин. Роща и пруд стали излюбленным местом для романтических встреч. Туда приезжают собирать ландыши со всей Москвы. Состоятельные господа понастроили дачи. Сказать по чести, хозяева окрестных угодий должны были выплатить Карамзину изрядные комиссионные. Печатным словом он поднял в цене их землевладения. — Немного помолчав, я добавил: — А теперь генерал-губернатор печатным словом поднимает дух москвичей.
Дальнейший путь мы проделали молча. Усталость брала свое, я засыпал прямо в седле. Мы заехали на Петровку, но гости уже разошлись. Жаклин уложила девочек спать и коротала время с отцом за игрою в лото.
—
Ну что? — с нетерпением спросил Сергей Михайлович.
—
Мартемьяныч, твой обед пошел на благое дело, — ответил я. — Мы напали на след французского агента.
—
Ты бы предупредил, так я б велел поросенка с мышьяком приготовить, — вздохнул тесть. — И что же теперь?
—
Нам еще кое-кого допросить нужно, — сказал я. — Это быстро, я скоро вернусь.
—
Папа, твой ход, — напомнила Жаклин Мартемьянычу.
Однако Ривофиннолли пришлось отправиться к мадам Домерг без меня. На выходе из дома мы столкнулись с Петром Ивановичем Вороненко.
—
Ваше сиятельство, — обратился полицейский ко мне, — генерал-губернатор его сиятельство граф Ростопчин хочет видеть вас немедленно!
—
Что ж, я поеду на Лубянку, а вы допросите француженку. Встретимся в штабе Высшей воинской полиции, — сказал я итальянцу.
В приемной графа Ростопчина я встретил Булгакова.
—
Очень зол, — шепнул мне Александр Яковлевич и обыденным голосом добавил: — Будьте любезны, граф, обождите несколько минут. Его сиятельство примет вас.
Я опустился на диван и прикрыл глаза. Ломать голову над тем, какая муха укусила генерал-губернатора, ни сил, ни желания не было. Да и зная Федора Васильевича, был уверен, что вызвал он меня по важному делу. А то, что он был не в духе — в общем-то поводов для веселья у него не было.
Очнувшись, я обнаружил себя в полулежачем положении, заботливо прикрытым пледом. Двери кабинета генерал-губернатора оказались открыты.
—
Передохнули, граф? — спросил Федор Васильевич.
—
Виноват, ваше сиятельство! — Я вскочил и направился к нему. — Несколько дней в пути и последние две ночи почти без сна.
—
Вот я и велел не тревожить тебя, — ответил граф Ростопчин. — Пусть, думаю, отдохнет перед дорогой.
Он говорил мне «ты», как старому доброму знакомому, отчего у меня потеплело в душе.
—
Вы сказали «перед дорогой»?
—
Да, — подтвердил граф Ростопчин. — Я принял решение отправить тебя из Москвы обратно в Санкт-Петербург.
—
Простите, что-то я не понимаю, ваше сиятельство…
Генерал-губернатор нахмурился, покачал головою, — видно было, что он сделал над собою усилие, приготовившись объяснить что-то, что, по его убеждению, никаких объяснений не требовало в виду совершеннейшей очевидности.
—
Андрей, — промолвил он заботливым голосом, — ты сам видишь, что твои действия вносят только сумятицу. Ты провел столько лет в Англии, отвык от российской действительности. А сейчас времени на ошибки нет…
—
Какие же это ошибки?! — вспыхнул я. — Всего лишь за сутки я разоблачил мадам Арнье…
—
Да, — согласился генерал-губернатор и тут же возразил: — Но ты действовал, ни с кем не согласовавшись! И это привело к тому, что ты чудом остался жив! Скажи спасибо полковнику Дурасову! Егор Александрович вовремя подоспел к тебе на помощь! Впрочем, ты дело сделал. Мадам Арнье поймаем и без тебя. Никуда она не денется.
Граф Ростопчин по неведению полагал, что у нас полно свободного времени на розыск Изабель. А я по-прежнему не имел права раскрывать ему правды.
—
Но мадам Арнье…
—
Да бог с нею, с этой француженкой, — с досадой прервал меня генерал- губернатор. — Вчера! Что ты учинил вчера!
—
Вчера?! — изумился я.
—
Да, ты ведь проспал всю ночь. — Его голос вновь наполнился теплотою: — Я велел не тревожить тебя.
Перед мысленным взором появилась Жаклин. Вот она сидит спиною ко мне, играет с отцом в лото. Я говорю, что скоро вернусь, а она, не оборачиваясь, напоминает Мартемьянычу: «Папа, твой ход». Я вздохнул.
—
Что же теперь вздыхать? — промолвил генерал-губернатор. — Из-за тебя в Москве едва не начались беспорядки!
—
Беспорядки?! В Москве?! — переспросил я, раздосадованный, что Федор Васильевич по-своему растолковал мой вздох.
—
Побоище на Мясницкой, — уточнил он. — В двух шагах отсюда! Ты хоть представляешь себе, во что все это могло бы вылиться?! Пьяные толпы пошли бы громить иностранные слободы, начались бы грабежи, мародерство! Пришлось бы вызывать войска, чтобы подавить беспорядки!
