Коляска, конфискованная у начальника фельдъегерского корпуса, поджидала меня.
—
Любезный, вези на Петровку, — приказал я. — А там я тебя отпущу. Вернешься к подполковнику Касторскому. Передашь поклон от меня: очень он выручил нас.
Мы потратили целый час, чтобы добраться до дома. На Петровке происходило нечто невообразимое. По улице вперемешку тянулись подводы, скот и пешие. Живой поток двигался к бульвару и перетекал к Тверской. Горожане в спешном порядке покидали Москву, унося с собою все, что хватало сил унести, угоняли домашний скот.
Перед парадным стояла перевернутая телега. Разломанные колеса валялись в стороне. Я отпустил коляску и с тревогою вошел в дом. Недоброе предчувствие не обмануло меня.
—
Барин, барин! Вот и вы! А тут едва до смертоубийства не дошло! — выпалила, увидав меня, Дуняша.
Появился Мартемьяныч. Его редкие волосы торчали в разные стороны, сюртук был разорван, рубашка выбилась наружу. Глаза горели от возбуждения и гнева. Словом, вид у Сергея Михайловича был таков, словно он только что участвовал в сражении и пока еще не знал, кто победил.
—
Она наверху, — промолвил он таким тоном, словно я уже знал о чем-то страшном, случившемся с Жаклин.
Я бросился по лестнице на второй этаж, влетел в спальню. Жаклин лежала в постели. При моем появлении она вскрикнула и приподнялась на локте. Внезапно отворившаяся дверь напугала ее так, как будто она ждала, что кто-то может ворваться в дом и напасть на нее.
—
Жаклин! Жаклин! — Я склонился к ней.
—
Господи! Это ты! Ты!
—
Что с тобою? Что случилось?
—
Осторожно! Ты делаешь мне больно!
Под ее левым глазом темнела ссадина. Я потянулся к ней, но Жаклин отстранилась и показала мне правую руку. Предплечье рассекали свежие кровавые шрамы, какие мог бы оставить медведь, случись ему полоснуть когтями.
—
Жаклин! Милая! Солнце мое! Что случилось?
—
Господи! Я сама, сама виновата! Папа добыл новые подводы, телеги! Мы вышли встречать его…
—
И что? — сорвалось у меня.
—
Меня угораздило заговорить по-французски, — всхлипнула Жаклин.
Она уткнулась лбом в мое плечо и заплакала. Я осторожно обнял ее дрожащие плечи и прижал к себе.
—
Это было так страшно! Так страшно! — шептала она. — Я думала, что толпа раздерет нас на части. Мы едва вырвались. Слава богу, остались целы.
—
Ничего-ничего, все позади, — прошептал я.
—
Они увели подводы, телегу разбили, — всхлипнула Жаклин. — Папенька с таким трудом нашел… У нас осталась единственная лошадь… та, на которой ты приехал из Петербурга…
—
Ничего-ничего, — повторил я.
Сердце разрывалось на части, но наступил момент, когда я отстранил от себя супругу.
—
Милая, я должен ехать к генерал-губернатору.
—
Опять? Даже сейчас! — с обидой промолвила она.
—
Жаклин, милая, я не могу остановить ход событий! Император поручил мне…
—
Да-да, я знаю, — кивнула она.
—
Жаклин, Жаклин! Я же уговаривал тебя покинуть Москву, — не сумев скрыть досады, сказал я.
—
Ты винишь меня? — спросила она.
—
Нет, нет, конечно.
—
Винишь. И правда, я виновата. Не нужно было упрямиться, — сказала она.
В комнату вошли Натали Георгиевна и Дуняша. Я подавил вздох облегчения, коснулся губами щечки Жаклин и шепнул:
—
Я постараюсь закончить как можно быстрее, обещаю.
Я забежал в комнату к дочкам. Они сидели на маленькой скамеечке, прижавшись друг к дружке, как два перепуганных воробышка.
—
Daddy! —
закричала
Аннетт
. — What do we do here?! Let's return in London!
—
Вернемся! Обязательно вернемся! — я обнял Аннетт и Катрин.
За спиной скрипнуло, заглянул Мартемьяныч:
—
Там Косынкин пришел.
—
Ага! Великолепно! — обрадовался я. — Девочки, пожалейте дедушку!
—
Возьмем деда в Лондон! — откликнулась Катрин.
—
Конечно, — поддержал я, оставляя дочек с Мартемьянычем.
Я вышел из детской. Косынкин кинулся ко мне, схватив за руки:
—
Сергей Михайлович рассказал мне о случившемся! Это чудовищно! Народ превращается в толпу! А толпа напрочь утрачивает человеческий облик!
—
Ты весьма кстати, — сказал я и провел его в свой кабинет. — Скажи, подарки от де Санглена у тебя при себе?
—
Что? — не понял Косынкин.
—
Пакетики с ядом, — шепотом ответил я.
—
А-а… — Удивленный Вячеслав выложил конвертики на стол.
—
Здорово! Ты умудрился сберечь их! — воскликнул я, припомнив, что из-за меня Вячеслав угодил на некоторое время в тюрьму.
—
Пока не пригодились, — сказал он.
—
Итак, белая горошина — смертельный яд. А порошок на некоторое время расстроит здоровье, — напомнил я.
Я проверил содержимое, пакетик с порошком переложил к себе в карман, а тот, что с ядом, вернул Косынкину.
—
Главное — не перепутать! — сказал я на прощание изумленному Вячеславу.
—
А для кого? — спросил он.
—
Неважно, — прервал я его. — Послушай, я оказался в совершенно затруднительном положении! Я спешу к графу Ростопчину! Но кто позаботится о моей семье? Мы остались без транспорта.
—
Вот что! Я сейчас же отправлюсь к Моховым, — с воодушевлением произнес Косынкин. — У Гавриила Кирилловича в достатке имеются и коляски, и телеги. Мы позаботимся о твоей семье!
—
Спасибо, Вячеслав, спасибо! Ты настоящий друг! — Я обнял
