—
Составлял эту фразу целых пять минут.
Но и дальнейший разговор продолжался на французском языке.
—
Я условился с неаполитанским королем о свободном выходе арьергарда из города, — сказал Михаил Андреевич командующему польской конницей, — а ваши войска заслонили нам дорогу.
—
не получил от короля уведомления об этом, — ответил генерал Себастиани. — Но я знаю вас и верю вашему слову.
Кровь ударила мне в виски с такою силой, что я едва не упал с коня. Словно сквозь пелену доносились команды Себастиани. Он распорядился, чтобы его дивизия встала параллельно Рязанской дороге и пропустила русский арьергард и обозы. Я смотрел на двух генералов — мужественных и благородных людей. Они тысячу раз могли убить друг друга раньше и получат тысячу таких возможностей в будущем. Но вот погожим осенним днем встретились в русском поле и один сказал другому: «Я знаю вас и верю вашему слову!»
Почему я не мог так же честно говорить с графом Ростопчиным, давним и верным моим благодетелем?! Почему обманывал всех вокруг и даже Жаклин, самого родного, самого близкого мне человека?! Почему просто не взял честное слово у Алессандрины, а вместо этого оставил ее наедине с убийцей?!
Я пустил коня галопом и помчался назад по Рязанской дороге, в сторону Москвы, а стоявшие по краям польские уланы улюлюкали и свистели мне вслед.
Увидав наших казаков, я закричал:
—
Вперед, ребята, вперед! Там ждет генерал Милорадович! Нас пропустят без единого выстрела!
В ответ раздалось громогласное «ура!» Но чествовали не меня — генерал Милорадович скакал следом.
Я долетел до конца арьергарда — вот и коляска. Еге
ря — я
готов был растерзать их за это — стояли в стороне. Спрыгнув с коня, я распахнул дверцу — вовремя, слава богу, успел!
Внутри происходила молчаливая борьба. Значит, мерзавец Косынкин попытался убить Алессандрину, не дожидаясь непосредственной угрозы плена, как наказывал я. Но неожиданностью для надворного советника стало то, что графиня де ла Тровайола владела приемами борьбы. Однако ей пришлось тяжело — в замкнутом пространстве коляски преимущество было на стороне физической силы, а не умения. Косынкин навалился на Алессандрину, его рука с белой горошиной неумолимо приближалась к ее лицу. Глаза графини наполнились одновременно и отчаянием, и решимостью бороться до последних сил.
Я схватил Косынкина за плечо и вышвырнул из кареты. Он вскочил на ноги, улыбнулся и воскликнул:
—
Фу! Ты? А я было думал, что все! Пропали мы!
—
Сейчас ты у меня пропадешь! — С этими словами я врезал ему кулаком в челюсть.
Он покатился по земле, поднялся на ноги, вытер кровь. Прежде чем подоспели егеря, я двинул ему еще раз и вновь свалил его наземь.
—
Скольких человек ты убил?! — рявкнул я. — Там, в Петербурге, ты убил Гржиновского? Газету Гржиновскому ты подсунул! Нарочно, чтобы заподозрили Мохова! Жида Менаше убил! Конечно! Что же следить за ним?! Время тратить!
—
Вы сошли с ума! С ума сошли! — закричал в ответ Косынкин.
Унтер-офицеры схватили меня под руки.
—
Ты хотел бить французов?! — напомнил я. — Так оставался б в Москве. Теперь их там много!
Я расслабил руки, показав егерям, что больше не собираюсь кидаться на него с кулаками. Они отпустили меня.
Я сел в коляску. Графиня, поджав губы, поправляла одежду.
—
Как ты? — спросил я.
—
Между прочим, я все сделала, чтобы тебя не убили, — с обидой промолвила она.
—
Ну а я успел вовремя, — ответил я. — Что ж, теперь для тебя война окончена.
Она смерила меня насмешливым взглядом. Я улыбнулся и покинул карету.
—
Господа, — обратился я к унтер-офицерам. — Попрошу вас, присматривайте за графиней. Мы должны доставить ее живой и в добром здравии.
Я сел на лошадь, поскакал вперед и вскоре поравнялся с генералом Милорадовичем.
—
Ну что там ваша чуть-чуть беременная? — спросил
он.
—
Нужно препроводить ее в Санкт-Петербург, — сказал я. — Я надеюсь на ваше содействие, ваше высокопревосходительство.
—
Ладно, отправлю курьера к его величеству, вот хоть того же Акинфова. С ним и доставите свою подопечную.
—
Нет-нет, ваше высокопревосходительство, — возразил я. — Я прошу вас дать мне любое назначение под вашим командованием. А графиню пусть доставит еще кто- нибудь. Государь обещал мне…
—
Что, так не понравилось ловить шпионов? — спросил он.
—
Отвратительное занятие, — признался я.
—
Что же в нем скверного? — удивился генерал.
—
Знаете, собрались друзья. Они думали, что плечом к плечу штурмом пойдут на ворота ада. Но Зверь отравил их зловонным дыханием, и вдруг они перестали доверять друг другу, стали видеть в товарищах только плохое. И чтобы защититься, приходится самому совершать недостойные поступки. И знаете, что интересно? Чем ближе подходишь к границе, которая отличает человека от канальи, тем эта граница становится все менее и менее отчетливой. И вот ты уже и сам не знаешь, может, давно уже переступил ту черту, которая отличала в тебе человека…
—
Черт побери, Воленский! — перебил меня генерал. — Я помню тебя по швейцарскому походу! Тогда ты не философствовал. Ладно, наплюй, да и все! По прибытии жду тебя вместе с твоей шпионкой!
Он пустил лошадь галопом и поскакал в голову колонны.
—
Сам-то видел это? — спросил генерал Милорадович.
—
Я уже говорил, с такими сведениями Наполеон уже пошел бы на Петербург, — сказал штабс-ротмистр Акинфов.
Карту разложили на столе. Михаил Андреевич с интересом рассматривал ее, время от времени бросая взгляды на графиню де ла Тровайолу. Алессандрина держалась на удивление спокойно.
Я подошел ближе. Это была подробная карта Тверской губернии с отметками о расположении провиантских магазинов и складов. Возле каждой отметки были сделаны короткие записи. Судя по ним, карту составлял не один человек. В некоторых местах я узнал изящный почерк Алессандрины. В других местах почерк оказался со странностью: наклон производился не вправо, а в левую сторону.
Я оглянулся на графиню, она смотрела на меня с чувством превосходства, усмешка
