— Подождите немного! Не лишайте меня жизни! Я почтительный сын своей матери. У неё нет ни братьев, ни сестёр, слуг тоже нет, живёт она в развалившемся доме и ест то, что я ей приношу. Там, где живут люди, еды не найти, поэтому я прихожу в горы, собираю плоды деревьев, выкапываю корни багряника и отношу матушке. Я поднимаюсь на высокие горы, спускаюсь в глубокие долины, хожу повсюду. Я ухожу из дома утром, возвращаюсь затемно, и всё время мать беспокоится обо мне. Она всё время печальна. Я не знал, что в дупле этого дерева живёт хозяин горы. Я собирался поселить здесь матушку и, выкапывая клубни батата, тотчас приносить их ей. Так я намеревался прокормить её. Ведь матушке очень трудно было бы каждый день проделывать со мной такую дальнюю дорогу, а сидеть в бездействии и ждать меня целыми днями — тоскливо, поэтому, думая, как бы поселить её поближе, я и отыскал это дупло. Но раз им владеете вы, я уйду отсюда. Если же я погибну, мать моя тоже умрёт. Если есть во мне что-нибудь, что не нужно для того, чтобы я мог кормить мать, я отдам это без сожаления. Если лишусь я ног, как буду ходить? Если останусь без рук, чем буду собирать плоды деревьев, выкапывать корни багряника? Не окажется у меня рта — как буду дышать? Не будет живота и груди — где поместится сердце? Из всех частей тела бесполезны только мочки ушей и кончик носа. Я почтительно преподношу их хозяину горы.
Так говорил внук Тосикагэ, заливаясь слезами. Медведи тоже плакали. Выслушав его, они отказались от своего свирепого умысла и, тронутые примером сыновней любви, оставили мальчику дупло, а сами, с двумя медвежатами, ушли на другую вершину[139].
Получив во владение дупло, мальчик ободрал кору с деревьев и расстелил везде мох. Явился отрок, который раньше выкапывал батат, и расчистил всё вокруг дупла. Перед деревьями забил родник. Отрок прокопал русло, и по нему побежала прозрачная вода. Мальчик был очень доволен. Придя домой, он сказал матери:
— Давай-ка перебираться в другое место — туда, куда я хожу за едой. Если бы кто-нибудь навещал тебя, жизнь твоя не была бы столь печальна. Но пока я отсутствую, ты ждёшь меня, скучая в одиночестве, и это мучительно. Если ты непременно хочешь жить только здесь, мне придётся пойти к кому-нибудь пасти лошадей и коров, и тогда о тебе будут говорить как о матери холопа. Этого нам не вынести. Лучше нам скрыться в горах, где нет ни души, чтобы никто не знал о нас. Я хотел бы всё время быть возле тебя и приносить пищу быстро, как птица, но в городе это невозможно. Давай перебираться туда, куда я хожу. Если мы будем жить в дупле, я смогу приносить тебе плоды деревьев без промедления. И не придётся мне каждый день ходить так далеко.
— Может быть, действительно лучше пойти туда, куда ты зовёшь меня. Пусть я живу сейчас в столице, но кого я вижу, кроме тебя? — сказала мать и решила идти в горы.
Дома у них ничего не оставалось. Даже стены, и те разрушились. Она вырыла два кото, о которых ей говорил перед смертью отец, взяла те, на которых обычно играла, и велела сыну нести их.
Так мать и сын оставили своё жилище.
— Может ли знать малолеток
Пучины и мели
На реке, что слезами я наполняю?
Но куда сейчас мне идти,
Спросить я должна у него, —
сложила госпожа, пускаясь в путь.
Наконец добрались они до дупла. Раньше она слышала, что в глубине гор сплошная непроходимая чаща, но их новое жилище оказалось просторным, и не подумаешь, что это дупло. Перед ним было расчищено около одного тё[140] земли. Холм был так красив, что походил на искусственную горку в саду, а роща столь хороша, что можно было подумать, будто её кто-то насадил. Повсюду высились сосны, криптомерии, цветущие деревья, фруктовые деревья, дубы и каштаны. Казалось, что уголок был создан самим Буддой, и здесь не отказались бы жить даже не такие нищие, как наши мать с сыном.
Перед дуплом, сделать лишь несколько шагов, у бьющего родника высилась живописная скала. Тут и там росли маленькие сосёнки. Жёлуди и каштаны, падая в ручей, доплывали до самого жилища пришельцев. Можно было подумать, что здесь обо всём позаботились слуги. Не надо было уходить утром в горы и блуждать там до самого вечера в поисках еды. Мать с сыном могли спокойно отдыхать. Они получали всё без всяких усилий, как вы да я снимаем крышку с блюд, стоящих перед нами. Так они жили беззаботно. «Хотела бы я всю жизнь прожить здесь», — думала мать.
Однажды она сказала сыну:
— Теперь, когда у тебя нет никаких забот, я передам тебе искусство игры на кото, которому обучил меня мой отец, считая его великой мудростью. Начинай-ка и ты заниматься музыкой.
Она дала сыну кото «рюкаку-фу» и обучала его, сама играя на «хосоо-фу». Он схватывал мгновенно.
Когда в горах, куда до того времени не ступала нога человека, где не видно было никого, кроме медведей и волков, раздавались великолепные звуки, все звери, изумлённые тем, что они слышат, собирались в роще, и в сердце их пробуждалась печаль. Даже травы и деревья клонились к земле от звуков кото. Через крутые перевалы приходили с детёнышами дикие обезьяны и с восторгом слушали музыку. Эти обезьяны годами жили в больших дуплах и собирали то, что можно было найти в горах. Восхищённые необыкновенными звуками, они приводили с собой своих детёнышей и приносили музыкантам плоды деревьев. Так звери слушали игру на кото.
В семь лет мальчик полностью овладел всеми приёмами исполнения, которым когда-то выучился его дед у семи мастеров, и проводил дни и ночи, играя на кото вместе с матерью. Вглядываясь весной в прекрасные цветы, летом пребывая в прохладной тени деревьев, осенью очищаясь душой возле цветов и под сенью алых листьев клёнов, госпожа думала: «Буду жить здесь до самой смерти и всю жизнь посвящу игре на кото».
Мальчик выучил всё, что знала мать. Поскольку он был бодхисаттвой в образе человека, то в игре на кото он превзошёл даже свою мать, а мать его превосходила своего отца. Обычно при передаче из поколения в поколение музыкальное мастерство хиреет, но в этом роду оно только возрастало.
Сыну исполнилось тринадцать лет. Он был очень красив, не было в мире никого, кто бы мог с ним сравниться. Хотя он ел коренья, одеждой ему служила древесная кора, друзьями его были звери и вырос он в дупле дерева, но своей красотой затмил бы императрицу и наложниц императора, разодетых в шелка и парчу, проводивших время в драгоценных чертогах; он был прекраснее самих небожителей. Удивительным блеском сияли его глаза. Мать его тоже стала необыкновенно красивой, даже по сравнению с тем, какой она была, когда отец всячески заботился о ней. Всё это время их кормили обезьяны. Звери приносили им всё: воду в больших листьях лотоса, батат, ямс, фрукты, которые они заворачивали в листья деревьев, — и сердца матери и сына были переполнены глубокой благодарностью к ним.
В тот год варвары из восточных провинций, горя злобой к городским жителям, двинулись на столицу. Четыреста или пятьсот воинов в поисках безлюдного места пришли в этот лес и расположились в нём лагерем. Страшные, дикие люди заполнили всю местность, убивали и ели без разбора птиц и зверей, попадавшихся им на глаза. Все животные попрятались кто куда, а мать с сыном сидели в дупле и скрыться им было некуда. Они не могли даже нарвать травы и листьев деревьев, чтобы поесть, не могли даже выглянуть из дупла и мучились ужасно. Обезьяны, которые обычно приносили им пищу, жалели их. Они сплели из лиан большую корзину, собрали в неё крупные каштаны, набрали студёной воды в листья лотоса и, улучив время, когда воины спали, принесли матери и сыну. Спавшие под деревьями воины, не зная, что это обезьяны лазают по деревьям, были испуганы шумом листвы. «В этом лесу кто-то живёт», — подумали они. Многие из них стали зажигать огни, кричать, но так ничего и не обнаружили.
