Все вокруг засмеялись.
— Но нам нужно уходить поскорее, потому что в первый день посещения дворца надо ‹…›,[344] — сказал Накатада.
— Странно… — промолвила Фудзицубо и тихонько засмеялась.
Накатада поторопил Соо, но она ответила:
— Вы могли бы и не спешить. Он такой хорошенький, что вам надо всегда являться во дворец вместе с ним и приводить его к нам.
Вместе с наследником престола сын госпожи Сайсё покинул покои Фудзицубо.
«Ни красотой, ни утончённостью манер, ни благородством он не уступает наследнику престола», — подумал, глядя на них, Накатада и почувствовал в сердце гордость за брата, как за своего сына. Мальчику подарили серебряных и золотых кукол, изображающих борцов. Вскоре Накатада с братом покинули дворец.
Накатада подробно рассказал матери обо всём, что произошло в тот день во дворце. Она очень этому радовалась. Сын же самого Накатада звал отцом Канэмаса, а на отца смотрел как на постороннего. Когда Накатада появлялся у жены, мальчик говорил равнодушным голосом: «Пожаловал генерал». А сын Сайсё звал Накатада отцом и был к нему очень привязан. Это очень нравилось и очень трогало Накатада.
В столицу прибыл помощник генерал-губернатора острова Цукуси. Он преподнёс Канэмаса двадцать серебряных коробок тончайшей работы, китайский узорчатый шёлк, гребни из аквилярии, украшенные перламутром. Мать Накатада послала семь коробок Третьей принцессе, четыре оставила себе, а остальным жёнам Канэмаса послала по две-три коробки. Канэмаса посоветовал ей соблюдать при этом разницу в их положении, но она ответила:
— Надо было бы, но я не хочу никого унижать.
В одну коробку она уложила пять штук китайского узорчатого шёлка, в другую гребни из аквилярии и красного сандалового дерева и послала всё это госпоже Сайсё. К подаркам она приложила стихотворение:
«Если самшитовый гребень
Рассказал бы о чувствах,
Что к тебе я питаю,
Тебе не пришлось бы вздыхать,
Что слишком черства я».[345]
Госпожа ответила ей:
«Вновь оживают
Меж нами
Старые чувства.
Мне об этом поведал
Самшитовый гребень.
Мне хотелось бы дать один гребень тётке».
Мать Накатада и госпожа Сайсё посылали друг другу письма, отношения между ними были прекрасными; в тайне от всех они виделись друг с другом, подолгу говорили по душам и клялись в дружбе.
Накатада часто являлся к отрёкшемуся от престола императору Судзаку, к царствующему императору и к наследнику престола. Временами, когда его призывали во дворец, он думал, что у него нет ни мгновения душевного покоя. Как-то он сказал жене:
— Иногда, размышляя о своей жизни, я думал, что после женитьбы на тебе я обрёл спокойствие и после рождения Инумия мне нечего просить от жизни и не о чем беспокоиться. Но если поразмыслить хорошенько, у меня есть много причин для беспокойства, может быть, даже больше, чем у других.
— О чём ты? — спросила она.
— Ты совершенно не думаешь об Инумия. Она ещё только ползала, но когда смотрела на кото, то казалось, что она уже хотела на нём играть. Время бежит быстро. Она начала понимать, что к чему, надо найти подходящее место, и там со спокойной душой учить её музыке. Вот о чём я думаю постоянно, это не даёт мне спать по ночам. Обучение требует большой сосредоточенности, и я боюсь, что не смогу осуществить это дело. В следующем году ей будет семь лет, а я всё ещё не учу её. Матушку мою начали учить с четырёх лет. Ты спешишь с обрядом надевания штанов,[346] и всё приготовила к нему, но с этим-то как раз можно и подождать, — говорил он удручённо.
— Знаешь, я тоже об этом думаю, — ответила принцесса. — Когда речь идёт о людях обыкновенных, то беспокоиться об их будущем не стоит, но будет жаль, если из Инумия вырастет заурядное существо. Ты должен, ни о чём не тревожась, начать обучать её. Или ещё лучше, чтобы твоя мать…
— Вряд ли я смогу оставить Инумия одну. Кроме того, учиться лучше начинать у посредственных учителей. Давным-давно мой дед, попав к семи небожителям, начал учиться у наименее искусного из них, а в конце учился у самого блистательного. Отрёкшийся от престола император изволит говорить, что я играю хорошо, но когда речь заходит об игре матушки, он не находит слов для похвал. Когда я слушаю её, я сожалею, что прошли былые времена, и я не знаю, как играл на кото мой дед. Поэтому я не думаю, что Инумия надо сразу же учиться у моей матери. Сначала пусть она научится всему, что знаю я. Весной проникать мыслью в пение соловья, в горы, окутанные лёгкой дымкой, в ароматы цветов.[347] В начале лета думать о крике кукушки в ночи, о блеске утренней зари, о роще звёзд, сияющих на небе.[348] Осенью думать о дожде, о яркой луне в небесах, о цикадах, стрекочущих на разные голоса, о шуме ветра, о небе, виднеющемся сквозь покрытые багряными листьями ветви клёна. Зимой — об изменчивых облаках, о птицах и зверях; глядя при блеске утра на покрытый снегом сад, представлять высокие горные пики, ощущать течение воды на дне чистых прудов. Глубоко чувствующим сердцем и высокой мыслью объять самые разнообразные вещи. Следя за их изменениями, познать изменчивость всего сущего. Задуматься, как выразить всё это в звуках кото. И таким образом проникнуть благодаря музыке в суть тысячи вещей. Это совсем не то, что попусту бренчать на инструменте, как это ты делаешь, — сказал он.
Принцессе стало грустно, и она со стыдом слушала слова мужа о том, что игра на кото — не просто приятное времяпрепровождение.
— Почему же ты не научил меня хотя бы чему-нибудь из таких важных вещей? — упрекнула она его. — Мне бы хотелось послушать, как ты будешь учить Инумия, и научиться чему-нибудь самой.
Он засмеялся и ответил:
— ‹…› Если говорить серьёзно об обучении Инумия, необходимо, чтобы она слушала мою игру в спокойной обстановке, один на один со мной. Я всё время думаю, куда бы нам уединиться. Этот дом для нашей цели не подходит: он слишком шумен. Не переехать ли нам в старую усадьбу матери на проспекте Кёгоку? ‹…› Я приказал в прошлом году отстроить главное помещение, а сейчас надо построить флигеля ‹…›. Накатада отправился к своей матери.
— Я научила твоего сына читать по букварю,[349] он за один день всё запомнил и читает наизусть, — рассказывала госпожа. — Он читает лучше, чем обычно читают стихи.