себе, а Накатада проводил отца и лишь тогда возвратился в старую усадьбу.
Седьмого дня седьмого месяца Инумия должна была мыть волосы. На юг от башни между камней бил источник, и там над потоком был раскинут шатёр. Туда пришли Инумия с госпожой, которая тоже решила мыть волосы. Вокруг не было ни души, но тем не менее со всех сторон вокруг шатра повесили полотнища. Прислуживали две кормилицы, одетые в накидки, а помогали им юные служанки. Ещё совсем недавно волосы Инумия не достигали пола, что беспокоило её родителей, но сейчас они касались земли. Она очень похорошела лицом и можно было подумать: «Уж не небожительница ли это спустилась на землю?»
По случаю праздника встречи звёзд дом внутри разделили на отдельные помещения. Госпожа подумала: «Сегодня, играя на кото, мы совершим приношение звёздам.[381] Здесь никого посторонних нет». ‹…›
Когда стемнело, Судзуси, одетый в охотничий костюм, подъехал верхом к усадьбе и велел слуге приготовить ему место на склоне южной горы, где росли сакаки. Он положил зонтик в дупло дерева, сел и стал ждать, подперев щёку рукой.
Потянуло прохладным ветром, и госпожа сказала: «Давайте начнём». Она села за хаси-фу, Инумия посадила за хосоо-фу, а сына за рюкаку-фу, и все трое совершенно слаженно заиграли выбранное произведение. Неслыханные в мире звуки поднимались до самого неба. Казалось, музыканты играют не только на кото, но что ещё звучит множество барабанов и духовых инструментов. Музыка была изумительно красива, и Судзуси казалось, что его душа возносится в небеса. Звёзды сместились, загрохотал гром, засверкала молния. Судзуси в страхе не знал, что ему делать, но и уйти, не дослушав до конца, он не мог. Он велел сопровождающему его помощнику военачальника Левой дворцовой стражи обнажить меч, а сам продолжать слушать. Внимая дивной музыке, в которой сливались необычайной красоты звуки, он чувствовал, как жизнь его удлиняется, и ему казалось, что он созерцает всё великолепие мира. Страх охватил его, но возвратиться домой он уже не мог. Помощник военачальника внимал музыке, глядя в небо. Вдруг вышина озарилась ярким блеском, показалась луна и прямо над башней высоко в небе сверкнула молния и раздался удар грома. Вокруг луны собрались звёзды. Ветер принёс с собой неведомые в мире благоухания. Слушатели словно очнулись от сна оцепенения. Они ни о чём не думали, лишь слушали музыку, подняв глаза к горе. Вокруг усадьбы всё более и более распространялись редкостные ароматы. Трое музыкантов играли в покоях Накатада. Когда они смотрели вниз, сад в лунном сиянии казался им усеянным жемчужинами росы. Звуки музыки были точно прозрачными. Поскольку госпожа играла на инструменте, который мог звучать громче всех других, она не играла в полную силу, а только слегка касалась струн. Вокруг луны появились причудливые облака. Когда звуки музыки становились громче, луна, звёзды и облака приходили в движение; когда музыка затихала, в небесах воцарялся покой. Судзуси не мог наслушаться. Казалось, что и яркая луна внимала дивным звукам.
Было далеко за полночь, и музыканты перестали играть. Затем Накатада для собственного удовольствия заиграл на флейте. В тонкой гармонии с удивительным пейзажем полные печали звуки производили необыкновенное впечатление. Потрясённый звучанием флейты, Судзуси думал: «Раньше я играл на этом инструменте не хуже его. Я думал, он не особенно любит играть на флейте, а оказывается, что он виртуоз несравненный». Судзуси был совершенно изумлён.
Время близилось к рассвету. Небо дышало спокойствием. Всё было тихо.
Среди стихов, сочинённых Тосикагэ, были такие, в которых он повествовал, как из Танского государства попал в неизвестные края, как шёл по безлюдным дорогам, как в удивительных по красоте местах распускались цветы всех четырёх времён года, как он проходил через лес, который кишел страшными существами, и как, бредя по тропам, он погружался в долгое раздумье и голосом, полным печали, читал стихи, а после своего возвращения на родину наблюдал обветшание своего дома. Обо всём этом Тосикагэ сочинял стихи. Даже среди тех, кто не знал всех обстоятельств его жизни, не было ни одного человека, который не проливал бы слёз, слушая его стихи, а тем более сейчас, когда их читал Накатада в старой усадьбе. Всё вокруг было полно очарования, начиная с самого голоса Накатада, и Судзуси от восхищения проливал слёзы, так что рукава его верхнего платья стали совершенно мокрыми. И звуки кото, и звуки флейты глубоко проникли в его душу. Судзуси был погружён в глубокое раздумье, когда наконец всё стихло, и он с сожалением отправился домой. По дороге Судзуси размышлял о том, что мир наш непрочен. Его сердце охватила печаль, он вспоминал о своей жизни в провинции Ки и о том, что произошло с ним потом.
Накатада лёг спать. Мать его сидела, касаясь руками кото, и задремала. Перед ней предстал Тосикагэ и сказал ей: «Сегодня я услышал редкостные по очарованию звуки старой музыки. И звуки кото, на котором играл Накатада, были великолепны и полны печали. Сегодня к вам придёт один человек, примите его». Она хотела ему ответить, но в тот же момент проснулась и горько заплакала. Накатада ещё не спал и, встревоженный её плачем, вошёл к ней.
— Мне приснился очень печальный сон, — сказала она ему. — После смерти отца я очень убивалась. Всё время скорбя, я просила богов дать увидеть его хотя бы во сне. Но он мне ни разу не приснился, а сейчас я увидела его. Отец в своё время говорил мне, что из всех кото самые замечательные нан-фу и хаси-фу, и особенно дорожил ими. Я играла на хаси-фу, когда мы с тобой хотели выйти из дупла дерева,[382] и вчера играла на нём. Отец услышал эти звуки. Он слышал и то, как ты читал его скорбные стихи. Ах, как всё это печально! — плакала она.
Накатада при мысли, что дед слышал, как он читал стихи, был охвачен печалью и заплакал вместе с матерью. Это было так естественно.
— Кто же должен посетить нас? Может быть, это был пустой сон? Но всё равно, как хорошо, что ты увидела своего отца, — говорил он матери.
Утром Накатада предупредил стражников у ворот:
— Чем бы я ни занимался, как только покажется кто-нибудь, сразу же доложите мне.
И он лёг спать в помещении неподалёку.
В час курицы[383] к восточным воротам усадьбы подъехал верхом некто в сопровождении четырёх подростков. Всадник спешился, один из мальчиков подошёл к стражнику, который сидел у конюшни напротив ворот, и спросил его:
— Чья это усадьба?
— Это дом генерала Личной императорской охраны.
— А кто раньше жил в этом доме?
— Глава Ведомства гражданского управления.
Подросток вернулся к своему господину со словами: «Пожалуйте сюда». Всадник подошёл к воротам.
— Дорогой мой, как меня обрадовал ваш ответ, — сказал он. — А сейчас здесь живёт потомок главы Ведомства гражданского управления?
— Именно так. Генерал — его внук.
— Пожалуйста, позовите старого управляющего или служанку из кухни. Прошу вас, передайте им, что прибыл слуга, который когда-то служил в этом доме. Я буду рад всю жизнь служить новому господину, — сказал прибывший.
Когда Накатада доложили о незнакомце, он задумался: «Что бы это значило?» Он велел прислужницам перейти из главного помещения во флигель, а потом распорядился:
— Пригласите этого человека сюда.
Прибывший с радостью предстал перед ним в сопровождении четырёх подростков, которые были очень красивы, ростом немного ниже четырёх сяку, с длинными, до колен волосами — все как на подбор, и одеты они были чисто. Мужчина тоже был хорошо одет, держал веер, как жезл, — сразу было видно, что он из благородного дома. Было ему лет сорок.
Накатада с матерью расположились в передних покоях с северной стороны. Когда мужчина увидел генерала, он показался ему так красив и благороден, что прибывшего охватил страх, и он не решался подняться по лестнице. Накатада очень любезно пригласил его:
— Пожалуйте сюда.
И прибывший наконец повиновался.
