сказал Сукэдзуми и попрощался с родителями.
— Что с ним? — недоумевал Масаёри. — Он очень раздражён. Я всегда считал его очень рассудительным, а теперь он стал болтать какие-то глупости.
— Может быть, он сам влюблён с давних пор в кого-нибудь, — предположила мать, — а теперь решил, что надежд у него нет, и высказал свои чувства.
— Когда брат и сестра полюбят друг друга, всегда одно только горе, — сказал Масаёри.
Он велел в течение сорока девяти дней читать сутры в поминание Накадзуми. Монахам послали по семь штук полотна, а госпожа велела кроме того послать им шёлка.
Император узнал, что на пятидесятый день рождения Инумия пир должна готовить Дзидзюдэн. Он решил послать негласно на пир подарки и сказал главному архивариусу Санэёри, который был в то же время вторым военачальником Личной императорской охраны:
— Я хочу сделать следующее… Приготовь всё где-нибудь, но не в доме Масаёри. Утварь возьми из наших кладовых.
Тот призвал серебряных дел мастера, опытного в китайском искусстве, который служил у его отца, первого министра, и велел быстро всё приготовить. «Главный архивариус занимается этим по указу императора», — говорили слуги и со всех сторон несли замечательно сделанные коробки для еды из кипарисовика. Людям, искусным в изготовлении таких коробок, было приказано сделать всё без промедления.
Наконец наступил пятидесятый день. Госпожа Дзидзюдэн сказала супруге Масаёри:
— Вот и настало время давать лепёшку Инумия.[61] Как же нам всё получше устроить?
— Надо всего приготовить много и таким образом, чтобы никто из посторонних не знал,[62] — ответила та. — Это можно сделать только здесь. И если мы не позаботимся о каждой мелочи, то лучше вообще ничего не устраивать.
— Беспокоиться не о чем, — успокоила её Дзидзюдэн, — приготовлено всего очень много. Пойдём в твои покои?
— Можно туда, — сказала супруга министра.
— Сегодня мы пойдём в другие покои — объявила госпожа Дзидзюдэн прислуживающим дамам.
Санэёри велел внести угощение и поставить перед сём бравшимися. Перед Инумия было поставлено двенадцать серебряных подносов. На них были серебряные кубки, посуда из аквилярии, диаметром в три сун, выпиленная на токарном станке. На четырёх подносах были разложены лепёшки, на других четырёх — сушёная снедь, четыре подноса были с фруктами. Подносы были покрыты красивыми скатертями, украшены листьями деревьев и цветами. Перед взрослыми было поставлено по двенадцать подносов из светлой аквилярии. Коробок с едой было по пятидесяти каждого вида: из аквилярии, цезальпинии и сандалового дерева. Столики и шесты для их переноски были из таких же пород деревьев. Даже завязки мешков и ленты были великолепны. Внесли подносы, уставленные двойными коробками, за ними — пятьдесят обычных коробок. Подносы с едой были поставлены перед супругой Масаёри, матерью Инумия и госпожой Дзидзюдэн. Принцесса послала еду Накатада. Среди собравшихся были распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц, кормилица Тайфу и другие дамы. Распорядительнице преподнесли тридцать коробок из кипарисовика и пятьдесят обычных. К ним было приложено письмо, написанное госпожой Дзидзюдэн:
«Пока я собиралась написать Вам, наступил пятидесятый день.
Давно о дне этом
Малютка твердит
Непрерывно.
Запомнит его навсегда,
Впервые лепёшку отведав».[63]
Столько же коробок было послано Фудзицубо.
Когда наступило время давать Инумия лепёшку, дамы стали требовать, чтобы девочку внесли к ним: «Дайте нам поскорее посмотреть на неё!» Накатада не хотел, чтобы ребёнка приносили на пир. Но наконец, искупав и одев девочку в однослойное платьице из узорчатого шёлка, кормилица вынесла её к присутствующим. Госпожа Дзидзюдэн взяла ребёнка на руки и показала жене Масаёри, которая нашла, что Инумия стала гораздо больше и хорошо держит головку. Девочка походила на мандарин, завёрнутый в белый шёлк,[64] и была очень беленькая и красивая.
— До сих пор мне её ещё не показывали, — сказала жена Масаёри. — Много детей я видела, но такой хорошенькой мне видеть ещё не приходилось. Бывает, что ребёнок и не очень красив, но со временем становится довольно красивым, а эта девочка особенная и определённо будет красавицей!
— Кто знает? — ответила госпожа Дзидзюдэн и унесла ребёнка.
— Возможно, она будет даже красивее своих родителей, — заключила жена Масаёри.
Собравшиеся стали рассматривать присланный декоративный столик с лепёшками: под высокой сосной стояли два журавля, у одного в клюве были палочки для еды, у другого — золотая ложка, на которой рукой императора было написано:
«Впервые лепёшку
Под вечной сосной
Отведав,
Лепечет младенец:
„Тысяча лет, тысяча лет!'»[65]
Жена Масаёри, прочитав стихотворение, написала на белой тонкой бумаге:
«Если ребёнка
Под этой сосной
Мы лепёшкой накормим,
Жизнь его
На тысячу лет удлинится».
Она прикрепила бумагу к столику и промолвила, обращаясь к Дзидзюдэн:
— Столь милостивого письма мы ещё не получали!
Высочайшая наложница в свою очередь написала:
«До старости дожив,
Спустя тысячелетье,
Ты будешь вспоминать,
Как сегодня
Лепёшку эту ела», —
и передала матери Инумия, не говоря ни слова. Кто-то, глядя на это, спросил:
