— Разве есть что-нибудь дороже своего ребёнка?! — воскликнул Накатада. — Что скажешь?
— Ну, мой сын пока ещё слишком мал, я даже не видел его ни разу, — признался его друг.
— Как ты можешь так относиться к сыну? — удивился Накатада. — Моя дочь только родилась — и я сразу прижал её к груди.
— Если бы у меня была такая дочка, как у тебя… — вздохнул Судзуси. — Мой сын не будет лучше меня. А если он будет ещё хуже меня, на что можно надеяться? Если бы у меня родилась девочка, я бы учил её играть на кото, дарил ей разные чудесные вещицы и с радостью предвкушал, как она будет служить во дворце и блистать там. У меня есть кладовая! полная сокровищ, необходимых для девочки.
— Дай-ка их мне, — улыбнулся Накатада. — Тебе всё равно не нужно. Подари моей дочери.
— Обещай свою дочь в жёны моему сыну, тогда я сразу всё отдам, — воодушевился Судзуси.
— Ты говоришь вздор! — остановил его Накатада. — Подумать только, мы сами ведём себя, как дети, хотя уже стали отцами. Кстати, ты всё приготовил для своего сына?[108]
— Это нужно было сделать в последний день месяца. Но говоря по правде, всё сделали другие, я и в комнату для роженицы не входил.
— Глупые у вас, Минамото, порядки, — заметил Накатада. — Я вот ещё и не сообразив, что стал отцом, вошёл к жене в комнату и лёг с ней.
— Твоя жена принцесса, и никто не смеет приблизиться к ней… Так или иначе, церемония очищения выполнена, и можно не спешить с обрядом изгнания злых духов.
— А я вот далеко не простак… — засмеялся Накатада.
— Разве ты не любишь свою жену? — удивился Судзуси и добавил: — Если бы не любил, ты не был бы с ней до сего дня. Наверное, давно бы оставил.
— Ах, лишь вспомню, как удивительно мы проводили время в Фукиагэ! Тогда мы только начинали карьеру. Если бы Накаёри оставался с нами, он был бы сейчас главным архивариусом. Из родовитой семьи, обласкан императором, но из-за своей любви удалился в горы и принял монашество. Давно мы его не навещали. Не отправиться ли нам как-нибудь туда? — предложил Накатада.
— Время от времени я его навещаю. Недавно велел сшить одежду на вате, приготовить рисовые лепёшки и послал ему, — ответил Судзуси.
— Навестим его в новом году, когда распустятся цветы. Возьмём с собой Юкимаса, будем сочинять стихи. Нельзя забывать прошлое — в этом смысл жизни. Сейчас во дворце без Накаёри скучно, и во время исполнения музыки остро чувствуется его отсутствие, не так ли? В нашем мире всё бренно, и вот о чём я сейчас думаю: я не играю музыку, которую все жаждут услышать, но если я сегодня умру, чем меня помянут? Когда человек стареет, он теряет своё мастерство в любом искусстве и многое забывает. Я хочу исполнять музыку и перед императором, и перед родителями.
— Прекрасная мысль! — воскликнул Судзуси. — Ради этого стоит жить в нашем мире! Поиграй и для меня.
— И ты играй, — ответил Накатада.
В это время пришло письмо от Масаёри:
«Мне хотелось прийти к Вам с поздравлениями, однако разыгралась моя болезнь, и я шагу не могу ступить. Мои сыновья, наверное, пришли. Попроси их сделать всё, что нужно».
Судзуси на это ответил:
«Благодарю Вас за Ваше письмо. Вы не пришли, и все очень скучают».
Принесли много денег для ставок в игре, завёрнутых в разноцветную бумагу, и разложили перед гостями.
— Я выиграю у тебя сегодня все твои сокровища, — пошутил Накатада.
Они начали играть в шашки. Судзуси проигрывал, и деньги переходили из одного мешка в другой. Скоро мешок хозяина был пуст, а мешок Накатада полон до краёв. Он завяз; его и начал наполнять второй. К Накатада подходили гости проигравшиеся в пух и прах, и просили дать им денег, но о; отвечал:
— Они мне понадобятся, когда я начну проигрывать.
И ничего никому не давал. Все монеты были золотые.
Несколько раз гостям подносили вино. Там собралась вся знать столицы. Гости чувствовали себя свободно, шутили и развлекались — так прошла половина ночи. Накатада вышел на восточную веранду, постоял там, опершись спиной о столб, и заглянул внутрь. Занавеси были подняты на два сяку, и он увидел около сорока дам, одетых в красные и зелёные китайские платья со шлейфами из узорчатого шёлка, окрашенного травами. Они сидели друг подле друга и сочиняли стихи по случаю сегодняшнего пира. Некоторые о чём-то спорили между собой. При них было более десяти юных служанок, одетых в зелёные пятислойные платья, верхние штаны из узорчатого шёлка, накидки из узорчатого лощёного шёлка и трёхслойные штаны. Они раскладывали перед дамами серебряные монеты. На веранде между столбами висели фонари. В больших коробах из цезальпинии стояло много светильников, в которых горел огонь и возле которых лежали серебряные палочки. В восточной галерее на полках стояли сумимоно.[109]
Через некоторое время прибыли правитель провинции Ки Танэмацу и его подчинённые в сопровождении слуг, которые несли подарки: десять лососей, завёрнутых в соломенные и тростниковые циновки, карпов и морских окуней с коровьим горохом; на ветке висели фазан и три карпа с мешочком гороха, на другой — два голубя с таким же мешочком. В двух серебряных сосудах в форме мешков были мёд и аррорут. Подарки были расставлены в восточной галерее. Кроме того, от жены Танэмацу было прислано три подноса из кипарисовика, четыре высоких чаши с подставками и четыре кувшина с завязанным горлом — эта подарки были расставлены на веранде перед Судзуси. Когда их открыли, оказалось, что они наполнены макрелью, сваренными моллюсками «морское ушко», морскими водорослями миру и сладкими водорослями аманори.
В это время Накатада неожиданно вошёл в передние покои. Сидевшие там дамы переполошились, но он успокоил их:
— Разве мы не связаны неразрывными узами и разве нам не дозволено входить друг к другу?
Перед занавесью главных покоев стояли подарки, присланные Масаёри, Тадамаса и Танэмацу. Подношения последнего были особенно великолепны. В главных покоях было много одетых в белое дам.
— Теперь ты стала взрослой и отныне будешь нянчить сына. Рядом с ними моей дочери придётся стыдиться за своё убожество, — обратился Накатада к Имамия.
— Вы говорите так потому, что уже к ней привыкли, — ответила та из глубины помещения.
— Раньше говорили, что ты стесняешься и никогда прямо не отвечаешь. А теперь я могу слышать твой голос. Прислал ли тебе письмо военачальник Императорского эскорта? — продолжал Накатада.
<…>
— Ведь я не служу в Императорском эскорте… И я зашёл к тебе с честными намерениями, — сказал генерал.
Он посмотрел на подносы из кипарисовика с фруктами, уложенными горкой на серебряных тарелочках в четыре сун.
Из глубины помещения показалась дама с чашей, наполненной вином, и раздался мелодичный голос:
— Сколько бы лет ни прошло,
Такого дня больше не будет.
Хочу, чтобы ты помнил
О чаше этой
Многие тысячелетья!
Генерал, взяв чашу, ответил:
