— Нынешнее положение принцессы очень тяжёлое, и даже я с горечью думал об этом, — сказал Судзуси. — Если же она переедет на Третий проспект, приличия будут соблюдены. Но скажи мне, твой отец сам решил перевезти её к себе или делает это по твоему наущению?
— Никто, кроме него самого, не мог знать о ней. Я выполняю только его волю.
Все собравшиеся шумно восторгались: «Чудесно!»
— Я, конечно, дам тебе экипаж, — сказал Судзуси. — По правде говоря, Фудзицубо завтра собиралась выехать из дворца, и я думал, что в связи с этим он может мне понадобиться, но…
— Вряд ли она сможет отлучиться из дворца, — возразил Накатада. — А если даже и получит разрешение, то не раньте, чем послезавтра на заре. ‹…› Если я поеду за принцессой днём, то к рассвету ты как раз успеешь.
— Отлично, — согласился Судзуси.
Все гости быстро разъезжались по домам, так что у Танэмацу не было времени вручить сановникам приготовленные им подарки.
Корэкосо, стоя с полученным от Накатада подарком, думал: «Неужели ничего, кроме этого, он не хотел мне дать?» — но когда рассмотрел хорошенько, обнаружил записку, прикреплённую к поясу штанов:
«Не знает никто,
Что реку Натори
Давно пересёк я.
Где встретимся вновь?
Где ты будешь? Скажи…[111]
Не могу забыть тех помещений во дворце, где впервые увидел тебя. Мне показалось, что ты мёрзнешь, поэтому, пожалуйста, носи эту одежду…»
Эта записка наполнила сердце Корэкосо радостью. «В мире столько говорят о бесподобном почерке генерала, но ни у кого нет писем от него. Как бы хотели дворцовые красавицы увидеть такую записку! А те, у кого есть хотя бы одна строчка, написанная его рукой, дорожат ею, как редкой драгоценностью», — думал молодой человек.
Он разделил полученную накидку с прорезами, нижнюю часть преподнёс военачальнику Императорского эскорта, а верхнюю — второму военачальнику Императорской охраны. Остальное он оставил себе и ушёл в свою комнату.
Судзуси разложил полученные накануне подарки. Он распределил десять веток с лососями, завёрнутыми в рогожу, сумимоно, десять веток с рыбой и дичью, пять высоких чаш на ножках между министром Масаёри, генералом Канэмаса и Фудзицубо.
Госпожа распорядительница из Отделения дворцовых прислужниц собралась покинуть дом Судзуси.
— Я должна купать Инумия, — объяснила она.
У Судзуси испортилось настроение, и он произнёс с беспокойством:
— Я очень боюсь, как будут купать моего сына.
— Поскольку у нас нет сведущих людей, мне бы хотелось, чтобы вы оставили указания, — попросила жена Судзуси госпожу распорядительницу.
— Я буду время от времени приходить к вам, — успокоила её та. — Если у любезного генерала станут думать, что меня здесь задобрили и я решила надолго у вас остаться, мне будет очень неловко.
— Да, в этом вы правы, — согласилась Имамия.
— Скажите мне, как вам кажется Инумия? — вступила в разговор вторая супруга Масаёри. — Мне вот что хотелось бы знать. Несколько дней назад, когда господин отправился в императорский дворец, я пошла к ним, чтобы взглянуть на девочку, но мне её так и не показали. В чём дело? Неужели у неё есть какой- нибудь изъян?
— Ничего подобного, — уверила её распорядительница. — Накатада говорит, что она немного мельче, чем другие дети, выглядит очень беспомощно, поэтому не разрешает её никому показывать. По два-три раза на день он шлёт жене письма; «Чтобы никто не видел её». Когда девочка вырастет, она будет, наверное, ещё краше, чем Фудзицубо.
— Когда слишком много говорят о чьей-нибудь красоте, пусть даже и справедливо, это всегда неприятно слушать, — заметил Масаёри.[112]
Госпоже распорядительнице вручили сундук для одежды с полным женским нарядом, ночным платьем, тремя или четырьмя штуками шёлка и ватой.
Накатада сидел в своём кабинете с Инумия на руках. Жена его уединилась в соседней комнате. В это время принесли подарки от Судзуси: десять искусственных веток пятиигольчатой сосны, к которым было прикреплено по штуке шёлка, свёрнутой в виде рыбы краснобрюшки.[113] Рогожа, в которую завернули шёлк, была не из соломы, а из белых ниток. К таким же веткам были подвешены сделанные из шёлка окуни и карпы, они казались живыми и только что не шевелились. Внутрь серебряных фазанов были положены шарики из чёрных благовоний, внутрь золотых голубей — золотые монеты. Из чёрных благовоний были вылеплены маленькие птички. В коробках из кипарисовика лежали макрель из серебра и аквилярии и моллюски «морское ушко» из чёрных благовоний, сплетённые из ниток водоросли миру и зелёные водоросли аонори, для сладких водорослей аманори использована крашеная вата, внизу расстелен узорчатый шёлк. На подносах из кипарисовика были разложены предметы из цезальпинии, сделанные в форме съестных продуктов. Рассматривая декоративный столик, Накатада заметил написанное рукой Судзуси стихотворение:
«В чистой воде,
Что беспрерывно струится,
Вижу твоё отраженье.
Пусть твоя жизнь
С журавлиным веком сравнится!»
Вместе с мешком выигранных вчера денег был прислан ещё один. В письме было написано: «Думая о будущем, все заботятся о деньгах. Ты же забыл взять даже свой выигрыш. А есть такие придворные, которые ради денег идут на низость».
Накатада ответил другу: «Оставил тебе выигрыш на хранение, и медные деньги превратились в золото. Как же это произошло?»[114]
Госпожа распорядительница, одевшись особенно тщательно, явилась к Накатада.
— Очень я люблю Инумия, и хотя меня оставляли там на сегодня и на завтра, я поспешила к вам, — начала она.
— Я очень рад вашему приходу, — приветствовал её Накатада. — А то я уже начал было беспокоиться. Что происходит у супруги Судзуси? Там раздаётся много голосов, кто сейчас там находится?
— Там сейчас Вторая принцесса, супруга старшего советника Тадатоси, супруга советника Санэмаса и супруга левого министра Тадамаса, — ответила она.
— Кто же из них всех красивее?
