Было это в обычае инспектора — вставлять в речь мудреные литературные слова. Оба его друга вздрогнули. Пример был заразителен: шейх Али и Абд ас-Самад невольно включились в соревнование.
— Паренек, знаете ли, не поверил ушам своим, — сказал шейх Али.
— Да, — произнес Абд ас-Самад. — Высказывания аль-Хунейна непредсказуемы, как море… Хм… он сказал ему: «Завтра ты женишься на лучшей девушке в деревне».
— О, да-да, клянусь аллахом! — заговорил инспектор. — Поистине лучшая девушка во всей деревне. Какая красота! Обходительность! Благопристойность!
— Какие деньги! — вставил провокатор Абд ас-Самад. — Знаю я тебя, знаю: сам на нее заришься из- за отцовских денежек-то!
Инспектор вспыхнул, отметая от себя обвинение:
— Я?! Я? Побойся бога, человек! Она мне в дочки годится.
— В дочки, говоришь, годится, старик? — поддел его шейх Али. — Мужчина, он мужчина и в возрасте деда. А девушка с четырнадцати лет годится для замужества с любым мужчиной — будь ему хоть, как вашей чести, шестьдесят.
— Эй-эй, человек, побойся бога! Мне пятьдесят. Я помоложе тебя буду, да и Абд ас-Самада тоже, это точно.
Тут Абд ас-Самад после приступа застарелого грудного кашля сказал:
— Ну ладно. Хватит разговоров на предмет возраста. Лучше скажи, что ты про эту историю с женитьбой Зена думаешь?
— То, человек, предмет удивительный, — завелся инспектор. — А хаджи Ибрагим разве примет его? Зен ведь дервиш обтрепанный, где он деньги на свадьбу возьмет?
— Э-э, ваша милость, поминай Зена да честь знай, — с глубоким убеждением в голосе проговорил Абд ас-Самад. — На человеке этом — благословение, он друг святому праведнику аль-Хунейну, да упокоит его аллах!
— Да смилуется над ним аллах! — добавил от себя шейх Али. — Благо он нашей деревне принес.
— И все по желанию Зена! — подхватил Абд ас-Самад.
— Ну, человек… — протянул инспектор. — Мы что, на предмет благочестия перешли? Все же…
— Нет! — прервал его шейх Али. — Как хочешь, а мужчина есть мужчина, а женщина — женщина.
— А девушка — дочка его дяди, во всяком случае, — добавил Абд ас-Самад.
Инспектор замолчал. Не нашелся что им ответить: по крайней мере с формальной точки зрения брак между двоюродными сестрой и братом — это в сознании жителей деревни был самый последний и веский довод в пользу такого союза. У них это старинный, древний обычай, природное чувство в крови, инстинкт самосохранения, сохранения рода. Но в глубине-то души он чувствовал то же, что и соседка Амина: личное оскорбление в свой адрес. На минуту он ощутил облегчение: ни Али, ни Абд ас-Самад не знают, что именно он первым заговорил с хаджи Ибрагимом по делу Нуамы — ведь если б знали эти двое, разве спасся бы он тогда от их беспощадных языков? И он спросил себя, выпивая у шейха Али уже пятую чашку кофе: ну зачем он просил ее руки? Руки девчушки, ровесницы его собственных дочерей? Нет, он действительно не знал зачем. Он ее увидел однажды выходящей из дому в белой одежде. Случайно столкнулись лицом к лицу. Красота девушки поразила его. Он поприветствовал ее дрожащим голосом, она поздоровалась с ним спокойно и невозмутимо. Сказал: «Ты Нуама, дочь хаджи Ибрагима?» — «Да», — ответила она без тени робости. Он стал лихорадочно искать в уме следующий вопрос — задержать ее чуть-чуть, прежде чем уйдет, — и не нашел ничего лучшего, как пролепетать: «Братишка твой, Ахмед, как поживает?» Это был ее младший брат, учившийся у инспектора в школе. «Хорошо», — ответила она, прямо и смело глядя ему в лицо. А потом ушла… Долгие, очень долгие бессонные ночи пережил после этого инспектор, и образ ее не выходил у пего из головы. Может, она пробудила в душе скрытые, захороненные чувства, каких он не испытывал вот уже двадцать лет кряду? В конце концов он не выдержал, воспользовался легким недомоганием, которое почувствовал ее отец, и пошел вроде бы навестить его. Застал его одного, к счастью. После пустого разговора о ценах на пшеницу да о положении в школе инспектор заговорил о своем «предмете». И сразу попросил у отца руки его дочери. Поначалу хаджи Ибрагим ничего не понял или притворился, пришлось инспектору объяснить в двух фразах, что его душу мучит. Отец опять не понял, спросил: «За кого ж ты мою Нуаму хочешь?» Инспектор откинулся в недоумении, заносчиво произнес: «Как это „за кого“? За себя, конечно!» Вот тут-то и всадил ему кинжал хаджи Ибрагим, когда протянул, раскрыв рот: «За те-бя?!» Короче говоря, весь этот визит был тяжелой досадной ошибкой. Хаджи Ибрагим, пытаясь как-то смягчить удар, завел длинную речь о чести, что оказал ему инспектор своим предложением, и что лучше него и зятя-то не найти, да… Но — и это весьма важно — разница в возрасте инспектора и его дочери не позволяет ему принять предложение, хоть он и идет тут против своей воли. Ведь есть еще ее братья — воспротивятся они. Ну и инспектор теперь тоже понял, принялся решето латать: поклясться хаджи Ибрагима попросил, что не скажет он никому живому о том, что меж ними было, как будто ничего и не было вовсе: «Выкопаем ямку, похороним поглубже».
Хаджи Ибрагим был преисполнен самых добрых намерений. А вот инспектор, хоть и убедился вполне в собственной ошибке, никак не мог избавиться от горечи в душе. И когда услышал, что отдают ее в жены Зейну, прямо-таки физически почувствовал, как кинжал острый еще глубже в сердце вонзается. Инспектор впал в панику, когда начал его Абд ас-Самад утешать:
— Не сердись, ваша честь, не расстраивайся. Коли хочешь жениться, так деревня-то полна женщин одиноких, разведенных или вдов — такие красавицы, аллахом клянусь!
Вот тут-то инспектор действительно вскипел. Вся его злоба, внутри накопившаяся, вылилась на Абд ас-Самада:
— Ты, человек, полоумный, что ли?! С ума спятил? Вздор городишь, дела не различаешь? Или уж: нарочно обманываешь?!
Абд ас-Самад закашлялся, скрывая внутреннее удовлетворение: удалось ему инспектора разозлить, он всегда за такими случаями гонялся. Скорее всего, задело его упоминание о бывших замужем женщинах. Точно! Тут и шейх Али масла в огонь подлил:
— Это что жe, его честь инспектор, когда захочет жениться, женится, скажем, на женщине… э-э… сэконд-хэнд[12]? Ну, ты, хаджи Абд ас-Самад, действительно… того, обманщик.
А Абд ас-Самад за это слово — «сэконд-хэнд» ухватился — очень уж оно его раздражало:
— Ты что? Ты чего сказал, шейх Али? Сакан дихан? Чудеса, о господи! Жили себе попросту — а оказывается, дружили со стариком седым, по-иностранному разговаривающим!
Инспектор деланно рассмеялся. Надо было перевести нападки со своей персоны на шейха Али. Но шейху Али были знакомы причуды Абд ас-Самада и уловки инспектора. На вызов Абд ас-Самада он не ответил и вернулся к разговору на прежнюю тему — о женитьбе Зейна.
— Ну, главное сказано. Свадьба эта — не неожиданность. Мужчина — он тебе мужчина, хоть у него пиастр всего. А женщина — все равно женщина, будь она хоть Шагарат ад-Дурр[13].
Инспектор удивился в душе, как это шейх Али знает такое — про древо жемчужное. Абд ас-Самаду имя это ничего не говорило — истории этой он не знал, по от вопроса воздержался, чтобы невеждой не показаться. А шейх Али пустился перечислять всех мужчин, которых вроде и вспоминать было не за что, да вот взяли себе в жены искусниц умелых, красавиц писаных. Надолго завладел он вниманием двух своих соперников. Радостно ему было видеть, как все большее изумление разливается по их лицам. Он рассказал им историю Ку-сейра[14], которого полюбила Азза за его низкий рост, слабость и уродливость телосложения. И историю Арабийи, которую спросили, отчего она вышла за одного неотесанного да низкорослого, а она ответила: «О господи! Да если бы вы…» Инспектор с Абд ас-Самадом на полу от смеха валялись, услышав полностью, что ответила Арабийя. Затем шейх привел в пример историю племени ибрагимянок, которые все вышли из крестца одного человека, дервиша по имени Ибрагим Абу Джабба, и как они… Но тут Абд ас-Самад совсем ослабел от сладчайшего языка шейха Али, собрал последние силы и резко оборвал его:
— Хватит! В какую ты нас даль уводишь со своим Кусейром, Аззой да ибрагимянками этими? А у Саида Совы похлеще… Знаешь историю его женитьбы?
