«не…» да «да». А некоторые говорят, что «смешливы» они, как дети, потому что случайно наткнулись па них, когда они вот так «заливались». Муса Кривой клянется, что Махджуб ему до рынка спутником был — а это целых два часа на осле! — и за всю дорогу слова не вымолвил. Люди избегают их посиделок, потому что они тогда скованно себя чувствуют: не любят, чтобы был среди них посторонний. Они все как близнецы, но, если пообщаться с ними подольше, поймешь: есть меж друзьями различия, что каждого из них своеобразной личностью делают. Ахмед Исмаил в силу возраста больше других был расположен к веселью и не тужил, если переберет лишнего по какому-нибудь случаю. На свадьбах он плясал лучше всех. Абдель- Хафиз был самым внимательным к людям — к тем особенно, которые не жили вот так, «шайкой», как они сами себя и как люди, бывало, называли их. Он первым друзей оповещал, что такой-то женился, у такого-то отец умер, а тот, мол, с другого конца деревни, вернулся из долгой поездки. И они, как правило, всей компанией потом шли, чтобы поздравить или выразить соболезнование. А порой он лишний раз в одиночку в мечеть наведывался, стараясь скрыть это от них. Ат-Тахир ар-Равваси был вспыльчив, раньше всех за палку хватался или нож выхватывал — «при нужде», как он говорил. Саид лучше всех умел с судьями да начальниками препираться, так и прозвали его — Законник. У Хамада Вад ар-Раиса слух был тонкий на скандальные новости, он их по окраинам деревни, на задворках собирал и потом, улучив минутку, друзьям на встречах выкладывал. А они его, как правило, делегировали решать женские проблемы на деревне. Махджуб был среди них самый солидный и зрелый. Как скала, песком захороненная: копни поглубже — наткнешься. Прочность его в трудную минуту проявлялась, тогда он и становился «кормчим»: прикажет, а они исполняют. Приехал к ним как-то новый инспектор из центра, встретились они с ним пару раз. Поговорили, поспорили и решили промеж себя: не годится. Через месяц уже дела в тупик зашли, инспектор пожаловаться кое-кому успел, что, мол, «шайка Махджуба» всем на деревне завладела: и в больничной комиссии, и в школьной, и в комитете аграрного комплекса только они одни и сидят. Дошло до них и такое высказывание инспектора: «Что, во всей деревне людей, кроме этой компании, нет?» Посовещались они между собой и уж было решили смириться — кое-кто даже предложил в отставку подать. Только Махджуб на это заметил: «Нечего человеку с места на место перебегать». Месяца не прошло — отозвали инспектора, другим заменили. Как такое произошло? А так. Были, значит, у Махджуба свои способы — на крайний случай…
Они рассмеялись, когда услышали, как Зейн бранился во весь голос:
— Дурной человек! С-самец ос-линый!
Он подошел и застыл па минутку над ними: ноги расставил, руки — в боки. Верхнюю половину туловища заливал свет, и все заметили, что глаза его красны больше обычного.
— Чего стоишь над нами, как вампир? — сказал Ат-Тахир ар-Равваси. — Кровь нашу пить собираешься? Садись или проваливай!
— Зен, должно, пьян сегодня, — заметил Ахмед Исмаил.
— Сядь, дух переведи! — предложил Абдель-Хафиз.
— Говорят, он сегодня вечером за ограду к омде лазил, — съязвил Хамад Вад ар-Раис. — Что вынюхивал-то? Дочку-то уже замуж выдали.
Зейн выхватил у Абдель-Хафиза сигарету, не говоря ни слова, сел, принялся раздраженно пыхтеть. Ат-Тахир ар-Равваси не выдержал, рассмеялся:
— Не так, угольщик! Сделай вдох и затянись. Учиться надо, олух! Зачем тебе сигарета, если курить не умеешь? Втяни дым, вот так! Как будто сосешь.
Зейну наконец удалось втянуть в себя дым, щеки у него надулись, и он выпустил изо рта густое облако: оно застыло на мгновенье и разошлось тонкими струйками — часть побежала наверх в луче света, часть смешалась с чернотой ночи и исчезла во мраке. Подошел бедуин из племени кузов, направляясь в лавку. Саид поднялся его обслужить.
— Пять ратлей[20] сахару, полратля чаю, — услышали они из лавки.
— Эти арабы все кырши свои, что ни заработают, на сахар да на чай тратят! — сказал Ахмед Исмаил.
Тут Зейн прокричал Саиду:
— Пусть жена чай крепкий с молоком сготовит! Только крепкий!
— Слушаюсь, предводитель, — ответил Саид. — Сделаем тебе чая крепкого с молоком, сделаем.
Он высунулся в окошко, выходившее из лавки во внутренний дворик, и приказал:
— Сделайте там побыстрее чая крепкого с молоком для предводителя нашего!
Зейн оживился, проговорил бодро:
— Я самый мужественный мужчина во всей нашей деревне, так ведь?
— Конечно, — протянул Ат-Тахир.
— Хорошо! Так чего же этот с-самец ослиный идет к моему дяде и говорит ему, что Зен не мужчина для свадьбы?
— Хитрить иностранцы горазды! — сказал Махджуб. — Откуда такое красноречие? «Не мужчина для свадьбы»!
— Имам тебя ревнует, — сказал Вад ар-Раис. — У самого на нее виды имеются.
— Она дочь моего дяди или нет? Пусть пойдет поищет себе дядю с дочкой! — закричал Зейн.
— Брачный договор — в следующий четверг, — решительно произнес Махджуб. — После этого — прощай пляски, дрязги, болтовня. Слыхал или нет?
Зейн осекся, замолчал.
— Да кто тебе сказал-то? — спросил Ат-Тахир ар-Равваси.
— Она сама сказала, — буркнул в ответ Зейн.
Махджуб полулежал, опершись на локти и раскинув па песке ноги. Но, едва услышал это, подскочил, выпрямился:
— Она сама сказала?!
— Ага. Пришла ко мне домой рано утром. И сказала мне при матери: в четверг нас поженят. Мы станем мужем и женой. В одном доме, вместе жить будем.
Голос Махджуба звенел от восторга, когда он воскликнул в крайнем изумлении:
— Вот это баба! Подумать только! Будь у нее сестра — клянусь, развелся бы!
Пришел Саид с чаем, Махджуб накинулся на него:
— Ты слыхал? Нет, ты слыхал? Девушка пошла — сама ему сказала!
— Девушка ума великого… Поистине, силы творца нашего неисповедимы, — проговорил Саид.
Все замолчали. Только Махджуб от волнения ударил себя несколько раз ладонью по бедру. Затем заговорил вновь возбужденно, восторженно, бросая взгляды направо-налево:
— С места мне не сойти: тело у девушки что тесто крутое — к рукам не прилипнет!
Зейн пил свой чай, как всегда, шумно, причмокивая. Вдруг отставил стакан в сторону и засмеялся:
— Аль-Хунейн же заявил мне перед вами всеми: завтра женишься на лучшей девушке в деревне. — Сказал он это, а потом как заулюлюкает, завопит, заклекочет — что тебе женщины на свадьбе — во весь голос: — Урр-рук, л-юди! Ут-топленики деревенские! Повязали Зена-а! Повязала его Нуама, дочь хаджи Ибрагима-а!
Прокричал он это и замолчал, словно воды в рот набрал. И тут в полной тишине все услышали голос Сейф ад-Дина, призывавшего прихожан с минарета на вечернюю молитву. Еще одна победа имама!
Легкое движение пробежало по застывшей группе друзей. Махджуб кашлянул, Ахмед Исмаил бессознательно пошевелил пальцами на ноге, Абдель-Хафиз вздохнул, а Ат-Тахир ар-Равваси слегка откинулся назад. «Свидетельствую: нет бога, кроме аллаха», — чуть слышно пробормотал Саид вслед за муэдзином. А Хамад Вад ар-Раис сдунул с ладони несуществующую песчинку.
Когда отзвучал азан[21] и они услышали голос имама, призывавшего во дворике мечети: «На молитву! На молитву!» — каждый поднялся и пошел к себе домой ужинать. Как все добрые люди сообща молятся в мечети, так и они сообща отужинают — в кругу семьи, рассевшись вокруг блюд и подносов, осененные благодатным светом фонаря из лавки Саида. Едят они смачно, с удовольствием — как и подобает мужчинам, не раз утиравшим пот со лба за прошедший трудовой день. Сегодня на ужин жареная курятина, проскурняк в бульоне, бамия, запеченная в горшочке. Каждый
