От любви я теперь погибаю.
Впрямь неистовость — гибель моя.
Я твой раб, век страдать обречен,
Я султан — ведь в тебя я влюблен.
Часть первая. ДАУЛЬ-БЕЙТ
Повесть о том, как отец стал жертвой своего отца и сына
Махджуб был похож на старого леопарда. Несмотря на годы и болезни, он сидел, как и в прежние времена, опираясь обеими руками на посох и положив на них подбородок, словно готовился прыгнуть. Голова его поверх чалмы была обернута покрывалом. Морщины углубились около рта, избороздили лоб. Прежний блеск в его глазах под влиянием воспоминаний о битвах и поражениях сменился болезненной краснотой. Эти глаза излучали теперь только гнев.
Мы были перед лавкой Саида. На Вад Хамид быстро надвигалась ночь. Махджуб сказал, всматриваясь в песок, в то место, где был воткнут его посох:
— Долго тебя не было в нашем городе.
Потупившись, я задумался. Что можно было ответить в подобных обстоятельствах? Да, прошли годы. Я сказал Махджубу:
— Движение и покой в руках аллаха.
Ат-Тахир Вад ар-Равваси, засмеявшись точно так же, как в прежние дни, подал голос из темноты — он сидел на куче песка, куда не доходил свет лампы:
— Что ему делать в этом несчастном городишке? Ему там, на своем месте, лучше.
Абдель-Хафиз раньше был самым терпимым из них. В прежние дни он умел смотреть на вещи с разных сторон. Теперь же раз и навсегда определил для себя жизненную позицию. Поэтому никто не удивился, услышав его суровый голос, в котором звучало раздражение:
— А где его место? Хочет он того или нет, его место здесь.
Я проговорил, тщетно пытаясь вернуться в прошлое:
— Какая разница, здесь или там. Все равно, нам недолго осталось тянуть на этом свете.
Вад ар-Равваси, словно услышав мою мольбу о помощи, произнес:
— Эх, чудной человек. А мы что говорим?
Махджуб по-прежнему сидел, опираясь руками на посох и положив на них подбородок. Ни Хамада Вад ар-Раиса, ни Ахмада по прозвищу «Отец Девчонок» не было. Саид копошился в своей лавке, вынимая товары из ящиков и расставляя их по полкам; ему помогал внук. В глубине лавки Саид что-то сказал, и услышавший его Ат-Тахир ар-Равваси рассмеялся. Между тем надвигалась ночь, и тьма, сгущаясь, стирала очертания городка, словно написанные на доске мелом буквы. Внезапно раздался призыв муэдзина:
— Спешите на молитву, спешите спасти свои души.
Голос был хриплым и слабым, лишенным выразительности. Я спросил, кто это.
Абдель-Хафиз ответил:
— Саид.
Я не понял, кого он имеет в виду. Махджуб насмешливо произнес:
— Саид Накормивший Голодных Женщин.
Вад ар-Равваси возразил:
— Скажи лучше Саид Сова, откуда ему знать, кто такой Накормивший Голодных Женщин.
— А что, Саид Сова стал теперь Саидом Накормившим Голодных Женщин? — спросил я.
Махджуб засмеялся:
— Ты здесь еще не то услышишь и увидишь.
В это время Саид вышел из лавки, держа в руках пачку сигарет. Он предложил их нам, и все мы, за исключением Махджуба, закурили. Саид сказал:
— Если уж Абдель-Керим Вад Ахмад стал богомольным суфием, Аз-Зейн превратился в знатную персону, а Сейф ад-Дин не сегодня-завтра станет депутатом парламента, то что же удивительного, если Саид Сова теперь прозывается Саидом Накормившим Голодных Женщин?
— Чудеса! — проговорил я, а лавочник Саид, у которого прежде было прозвище «Законник», продолжал:
— Добрый человек, нам долго пришлось бы объяснять тебе новые порядки в городе. Ты думаешь что? Вад Хамид все тот же Вад Хамид, который ты знал прежде?
Нет, я этого, конечно, не думал, но я все же не ожидал, что Саид Сова станет муэдзином. Вслух я сказал:
— А что стало с Сейф ад-Дином? Он снова отступился от веры или здесь что-то другое?
— Ты все еще живешь во времена Сейф ад-Дина? После Сейф ад-Дина у нас уже сменилось шесть муэдзинов. Сейчас, дорогой господин, мы живем в эпоху Саида Накормившего Голодных Женщин.
В разговор вступил Ат-Тахир ар-Равваси:
— Сейф ад-Дин уже давно как не имам. Он стал, как говорится, серединкой на половинку, одна нога в раю, другая — в преисподней.
— Как и все теперешние, — добавил Саид, — теперь все серединка на половинку.
Махджуб запыхтел, как верблюд в жару. Ат-Тахир промолвил:
— А ты, Законник? Тоже стал с этими нынешними или все еще упорствуешь, как Махджуб Леопард?
Саид замолчал на минуту: видимо, старое прозвище застигло его врасплох, потом сказал полушутливо, полусерьезно:
— Времена, когда были законы, аллах помянет добром. Сейчас сыновья Бакри называют меня Саидом Баламутом. Того, кто ищет правды в нынешнее время, зовут баламутом.
Махджуб добавил тем же тоном:
— Дай бог, чтоб сыновьям Бакри не поздоровилось на этом свете.
Я спросил Махджуба, что сделали дети Бакри. Он бросил:
— Спроси Саида. Он тебе скажет.
Во время этого разговора Абдель-Хафиз, что-то бормоча, совершал омовение. Когда позвали на молитву во дворе мечети, он тотчас вскочил:
— Совершим молитву, пока не поздно.
Я ждал, что же произойдет дальше. Махджуб тоже встал, опираясь на посох, ворча и вздыхая:
— Я тоже пойду домой. Уже ночь.
Саид прокричал им вслед:
— Не придете поужинать с нами, хотя бы ради гостя?
Махджуб пошел, словно ничего не слышал, а Абдель-Хафиз ответил издалека:
— Ужин не уйдет, а на молитву в мечети нельзя опаздывать.
Ат-Тахир ар-Равваси подошел и сел рядом со мной на диван. Некоторое время мы оба молчали. Я прислушивался к звукам ночного Вад Хамида: блеянию овец, мычанию коровы, реву быка, шуму деревьев, мелодии передаваемой по радио песни. Неведомо откуда, то затихая, то усиливаясь, доносились нестройные крики, и было неясно, то ли кого-то хоронят, то ли справляют свадьбу. Нельзя было понять, откуда эти крики доносятся — с южной или с северной стороны. Свет автомобильных фар приближался, становясь все ярче, и, внезапно вспыхивая, исчезал. С берега реки доносился шум водяных насосов, свежий ночной ветерок шелестел ветвями пальм. Лавка Саида, песчаная площадка перед ней, ночь, звезды — все было обычным, знакомым. Ат-Тахир ар-Равваси промолвил:
