оружие.
— С ним же конвоир.
Полянков вглядывается в причал.
— На такой-то зыби? Тут и меня укачает.
Помолчав, добавляет:
— Ну, это я так. На всякий случай. А оружие приготовьте.
— Есть, товарищ капитан третьего ранга.
Берег в туманном и морозном утреннем воздухе совсем близко. Коса. От нее тянется в море на сваях хлипкий дощатый причал.
Можно разглядеть лица людей.
Два офицера-пограничника. Майор и капитан. Чуть поодаль — конвоир в полушубке. На погоне, придавленном ремнем автомата, — три нашивки. Сержант. Почти вплотную к сержанту — конвоируемый.
Руки за спиной. Голова опущена. Шапка-ушанка.
В лице — ничего необычного. Мешки под глазами. Широкий плоский нос. Если бы не этот нос, лицо его можно было бы даже назвать привлекательным. Одет в новое, но мятое пальто. Лицо небритое, осунувшееся.
Кроме подконвойного и пограничников на причале четверо людей в штатском. Значит, конвоируемый — скорее не по нарушению границы, а из оперативного отдела. Вернее всего, это сотрудники из округа.
Швартоваться будет сравнительно легко. Волна идет с моря, причем довольно плавно. На берегу все перешли на причал, стоят, окружив конвоируемого.
— Примите швартов! — перегнувшись через леер, кричит Полянков.
Летят концы — продольный и шпринт, сразу же за ними спускается трап. Нижняя ступень трапа с хрустом трется о причал.
Кивок конвоира — конвоируемый идет по трапу. Он поднимается, все так же глядя вниз. Одного из тех, кто стоит на причале в штатском, грузный, невысокий, с одутловатым лицом, я узнаю — это полковник Лозовой, начальник следственного отдела округа. Значит, конвоируемый — преступник по особо важному делу.
Лозовой машет рукой Полянкову. Тот отвечает.
Конвоир поднимается следом за подконвойным. Трап и швартовы тут же убирают.
— Все поняли, товарищ капитан третьего ранга? — спрашивает Лозовой.
Пока он говорит это, корабль относит от причала. Полянков берет микрофон:
— Так точно, товарищ полковник. Все понял.
Конвоируемый стоит на мостике рядом со мной. Если он — особо важный преступник, почему он без наручников? Но это — не моя забота. Оборачиваюсь:
— В кубрик. Вот по этому трапу.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант. — Сержант трогает конвоируемого за плечо: — Вниз.
Опять нос корабля перед моими глазами медленно поднимается вверх. Повисает. Падает вниз. Мористее начинается туман. Он идет кусками. То редеет, то наваливается чуть ли не на голову. В кабельтове впереди уже ничего не видно.
Спускаюсь вниз. Так и есть. Полянков оказался прав. Лицо сержанта по цвету похоже на кальку для прокладки курса. Бледное, серое. Укачало. Умоляюще смотрит на меня. Я понимаю, что это значит: не говорите ничего, лейтенант, не спрашивайте, плохо мне или нет. Постараюсь продержаться. Я вижу — парень крепится из последних сил.
Конвоируемый сидит на ввинченной в переборку металлической ступеньке. По его лицу нельзя понять, насколько сильно подействовала на него качка.
И вообще — подействовала ли. Видит, что я обратил на него внимание. Поднимает глаза. В них — никакого выражения.
— Гражданин офицер, разрешите подняться.
— Нельзя.
— Мне бы наверх. Плохо мне. Мутит.
— Нельзя.
— Совсем плохо.
— Нельзя. Сидите здесь.
— Попорчу вам тут всю обстановку. Разрешите.
Я не отвечаю. Поднимаюсь на мостик.
— Ну что там? — спрашивает Полянков.
— Готовы, товарищ капитан третьего ранга.
— Совсем готовы?
— Конвоир — совсем. А этот не поймешь. Просится наверх, подышать воздухом. Я не разрешил.
— Правильно. Ничего, скоро придем. Полтора часа ходу, и на базе.
Сверяю прокладку. Где-то справа должны быть два безымянных островка. От них до базы при такой погоде ходу примерно час — час пятнадцать. В люке показывается голова радиометриста.
— Товарищ лейтенант, плохо с ними.
— Дайте пакеты.
— Я дал, все равно плохо. Посмотрите.
Спускаюсь. В лицо ударяет резкий запах рвоты. Конвоир дергается, уткнувшись в пакет. Над ним стоит один из матросов. Подконвойный привалился к переборке, держится двумя руками за ворот, будто пытается разорвать.
— Гражданин офицер. Дайте подышать. Будьте людьми.
Лезу наверх.
— Ну? — Полянков оборачивается.
— Просится наверх.
— Ладно. Пусть поднимется.
— А что с конвоиром делать? Он вообще скапустился.
— Поднимайте и его.
— Есть.
Спускаюсь, киваю конвоируемому:
— Можете подняться.
— Спасибо, гражданин офицер.
Пропускаю его вперед. Оборачиваюсь:
— Ребята, поднимите и сержанта. Пусть подышит.
— Есть, товарищ лейтенант.
Дальнейшее происходит в какие-то доли секунды, в мгновения, которые для меня становятся огромными, бесконечно застывшими глыбами времени. Ноги в стоптанных ботинках перед моим лицом осторожно переступают по трапу. Вот они оказались на пупырчатой металлической палубе ходового мостика. Я поднимаюсь следом — в этот момент подконвойный оказывается между мной и оградительными леерами. Он делает резкое боковое движение. Всем телом переваливается через леер. Я еще не могу понять, что это возможно. В январском море — нулевая температура. Это соображение приходит потом. Я прыгаю вслед. Моя рука опережает это движение, вцепившись в конец бухты аварийного троса, свернутого на палубе. Я слышу за своей спиной крик. Но, падая, не понимаю, что этот крик означает. Полет от мостика до волны мгновенен. Но все же в это мгновение каким-то странным образом — может быть, действительно остановилось время — я успеваю подумать, что я уже мертв. Потому что человек может выдержать в зимней воде всего несколько секунд. Я оказываюсь в воде, чувствую твердый охват холода. Я знаю, что это смерть. Но странно — в этот момент мне приходит в голову совсем не то, что должно приходить. Не мысль о всей моей предыдущей жизни, и даже не мысль отыскать глазами подконвойного, из-за которого я прыгнул. Я пытаюсь вспомнить, сколько именно секунд может выдержать человек в ледяной воде. Он держится на плаву, пока не остановится сердце. Сколько же... Двадцать секунд? Сорок? В этот момент я вижу
