— При чем тут это?
Я понимал, что злюсь совершенно зря.
— А при том, что Галиев — прости — путается сейчас с Ольгой Толкуновой. Женой тралмейстера. Может, знаешь — Ваня Толкунов? С МРТ-4? Это — его жена. И встречается Галиев с ней за Малыми Бакланами. В запретзоне.
— Не знал.
— Там ведут прокладку тепловой магистрали. Трубы кладут. Есть там вагончик. Бытовка. Замка нет. Очень удобно. Прости, но это — жизнь. Ты, случаем, Галиева не там ловил? На траверзе этой бытовки? На его собственном катере?
— Допустим.
— При этом всегда — с сухими сетями. И удивлялся, что он в мой список не входит?
— Сдаюсь. Хватит. Снял Галиева.
— Только, Володя, не обижайся. Я ведь сам, повторяю, через все это прошел.
— Спасибо, что щадишь. Не нужно.
— Это неизбежно. Что там у тебя про Голубева?
— Про Голубева — ничего.
— Не будем говорить. Любит прикинуться пьяным, а сам трезв. Да? Это тебя смущает? Ну и что?
— Остался Семенец.
— Теперь — последняя кандидатура. Семенец. У тебя, видно, что-то серьезное есть о нем. Ну, признавайся сразу.
Я чувствовал — сейчас я просто ничего не могу поделать со своим раздражением.
— Есть серьезное или нет? Все равно же скажешь.
— Есть, — сказал я. — Но это серьезное кажется мне слишком серьезным.
— Об этом серьезном я тебе сейчас расскажу. Сам на этом чуть не поймался. И сам понял. Семенец заметил, что ты все время стремишься попасть на его траулер. Так?
— Допустим. Что же в этом?
— Ну, во-первых, сразу бросаются в глаза его нервы. Все время нервничает. Особенно когда ты в капитанской рубке.
— Это что — аргумент в его пользу?
— А однажды — может быть, совсем недавно, — когда ты стоял у него за спиной, он предложил тебе отдохнуть у него в каюте. Было такое?
— Было. Слушай, Андрей. Ну тебя к черту.
— Подожди. Дай я тебе расскажу, что было дальше. Ты спустился к нему в каюту. Так? И вдруг заметил — у него все незаметно помечено. Метки всюду понаделаны. Но такие, что и не заметишь сразу. Замаскированные. Ниточки, бумажки. На секретере, на ящике. Ему очень важно было узнать, будешь ли ты осматривать его вещи. Так или нет?
— Да. Но почему?
— Не знаю. Может быть, Семенец — уголовник. И что-то скрывает. Однако не стоит всерьез считать, что он принимал передачи от Трефолева.
— Нам легче от этого? Того, кого мы ищем, в таком случае, как будто нет.
— Ничего подобного. Он есть. Просто нужно знать. Наверняка знать, что он человек умный. Надо знать это, и все. И вести себя так же. Так же умно, как он. По крайней мере, не глупее.
— Ладно, Андрей. В любом случае — спасибо.
— Не стоит. Главное — помочь Сторожеву.
— Думаешь, мы поможем?
— Думаю. Больше того — уверен.
Да, подумал я. Человек Васильченко трудный. И все-таки мне повезло, что мы работаем вместе.
— Просто надо не торопиться. Подбираться к нему как будто исподволь. Спокойно. И верить, что мы сейчас в лучшем положении, чем он.
— Как бы не так.
— Может быть, ты даже прав. Тех, кто приехал сюда три-четыре года назад, нужно оставить. Кого ты еще подозреваешь?
— Это теперь уже неважно.
— Перестань, Володя.
— Терехова. Некто Вячеслав Константинович.
— Учитель рисования? У тебя есть что-то конкретное?
— Конкретного нет. Просто видел его. Говорил о нем с Зибровым. Он разошелся с женой. Оставил детей. Никого не принимает. Живет один. Если допустить, что это тот, кого мы ищем, — у него прекрасное прикрытие.
— Все пока верно.
Я следил, как чайки летят рядом с нами, на небольшой высоте. Изредка одна из чаек падала вниз и возвращалась с рыбой.
— Художник. Может ходить на пленэр с этюдником. Так сказать, по всему району. Ходит он?
— Ходит. Но это еще не основание.
— Зачем ему быть учителем?
Васильченко передал мне штурвал.
— Ведь он отлично чувствовал себя в Ленинграде. Кажется, выставлялся.
Я следил за курсом, направляя катер к порту. И вдруг подумал — Саша учится в художественно- промышленном училище. Наверняка она знает Терехова. По крайней мере, хоть что-то о Терехове. Может быть, даже как-то связана с ним. Например, ходит смотреть его работы.
— Не надо создавать какой-то стереотип. Скажем — не надо представлять, что он должен быть обязательно пожилым.
Мы теперь шли совсем рядом с набережной. На ней сейчас было пусто.
— Или, допустим, что он обязательно мужчина.
— Ладно. Он — женщина, — сказал я.
— Ты о голосе?
— Это — прелестная блондинка.
— Голос довольно просто изменить. Больше того — я убежден, что разговаривал он с Трефолевым по телефону, меняя голос.
А ведь Васильченко прав.
— Сделать это довольно легко. Простая тренировка. Тем более говорил он — или она — два-три слова.
Я вспомнил курс звукомаскировки, прослушанный в училище.
— Ты прав. Есть технические средства. Накладные пленки, горловые и небные вставки. Сопелки и так далее. Я все это проходил.
— Ну вот видишь.
Днем я увидел Сашу в кафе. Она сидела одна. Я взял кофе. Сел за ее столик. Саша улыбнулась.
— Странный вы человек, Володя.
Она сказала это так, будто мы только что виделись.
— Здравствуйте.
По ее виду я понял — она решает сейчас, стоит ли принимать мой тон. У нее глубокий спокойный голос. Голос этот мне нравится. Впрочем, так же, как она сама.
— Вам неприятен мой жених?
— А вам?
Саша рассмеялась.
— Почему он должен мне нравиться или не нравиться? Я его не знаю.
— Подождите. Он сейчас подойдет.
— Пожалуйста. Подожду.
