— Вы, наверное, знаете его отца.
Она назвала фамилию известного художника. Про эту фамилию я мог бы сказать — много раз слышал.
— Сын художника?
— Не нужно язвить, Володя. Он сам довольно способный. Серьезно. Чтобы убедиться — не дожидаясь, без него, приглашаю посмотреть его работы.
— Спасибо. Где он пропадает? Я бы на его месте был осторожней.
— Ничего. Если вы об этом — я за себя спокойна. Он у знаменитости.
— Интересно.
— Вы знаете всех местных знаменитостей?
— Никого. Я — серый человек.
— Тут два композитора живут. Постоянно.
— Это я знаю.
— Потом — есть такой Терехов, Вячеслав Константинович. Знаете?
— Кажется. Слышал.
Что ж, подумал я. Значит, мне просто везет. Мы почти сразу заговорили о Терехове. Тем лучше.
— Художник. И неплохой.
— Он как раз и научил вас живописи? Или рисованию?
— Нет. Преподает он совсем недавно. Года три. У него любопытные работы. Особенно ранние. Мы ведь знаем Терехова давно. Никита у него как раз и торчит. Каждый день.
— Порекомендуйте. Взглянуть одним глазом.
— Терехову? Вячеславу Константиновичу?
— А что? Запрещено? Я что-то не так сказал?
— Нет, — Саша засмеялась. — Просто он невозможный человек. Знаете, как все талантливые люди. Никого не принимает.
Я понял — сейчас не надо настаивать. Еще успеется. Не надо торопиться.
— Вы тоже невозможная?
Она улыбнулась.
— Вы считаете меня талантливой?
Повернулась. Крикнула:
— Никита! Иди. Ну? Скорей сюда. О, господи. Жду тебя уже час. Бездарный ты человек. Совсем. Садись.
Никита сел за стол, снял очки. Стал тщательно протирать их салфеткой. Вид у него был настороженный. Мне он не понравился. Скучное лицо. Ровный румянец. Чуть оттопыренные уши. Редкая бородка.
— Никитушка, ну что с тобой? Познакомьтесь. Никита — Володя. Володя — Никита.
Сидеть рядом с Никитой у меня не было никакого желания. Надо скорее извиниться и уйти.
— Никита, можешь поговорить с Вячеславом Константиновичем? Володя хотел бы посмотреть его работы.
Никита бросил на нее выразительный взгляд.
— Никита!
Он сник.
— Никитушка, деточка моя. Ну? Договорились.
— Попробую. Но ты же зна-а-ешь, — он растягивал слова. — Это ж. Ну как сказать. Ну, понимаете, — он повернулся ко мне.
— Знаете, — я встал. — Простите. Пока не торопитесь.
Саша толкнула Никиту.
— Пусть это получится как-нибудь само собой. Без нажима. Пока не просите за меня. Хорошо, Никита?
— Как хотите, — Никита наградил меня соответствующим взглядом. И снова получил толчок.
— До свиданья.
— До свиданья, — Саша подняла руку, улыбнулась.
Честно говоря, она улыбнулась очень хорошо.
Раннее утро. Что-то около пяти. По-апрельскому светло. Я стою во дворе, укрываясь воротником реглана от сильного ветра с моря. Васильченко выкатывает из сарая мотоцикл.
— Начинаем трудовой день. Володя, учти — есть ветерок.
— Ага. Учел.
— В море не забирайся. Есть у тебя такая привычка, — он бьет ногой по педали. В воздухе раздается треск. Но сейчас он почти не слышен в шуме прибоя и сосен.
— Ладно, — я сажусь в коляску. — Где тебя искать, если вернусь? Сети будешь смотреть?
— Да, — нехотя тянет Васильченко. Я понимаю, чем вызван его тон. Процедура осмотра сетей — занятие малоприятное. Но это нужно делать. Из-за пяти-шести браконьеров приходится проверять всех.
Мы медленно выезжаем.
Сворачиваем на соседнюю улицу, выкатываем на набережную. Путь этот я знаю наизусть. Думаю о том, что весенняя путина кончилась. Патрулировать побережье сейчас намного легче.
У причала Васильченко резко тормозит.
— Давай. Если задержусь — подожди на причале. В моторе поковыряйся. Если сам задержишься — я в правлении. Поедем на турбазу у Щучьего озера. Председатель там весь день сегодня будет. Делянки смотрят. Подпишем акты. Да вот он сам. Эдгар Августович, привет.
Председатель колхоза стоит у пустого траулера. Значит, он поднялся еще раньше, чем мы. Часа в четыре.
Председатель Калнинь был грузным, неповоротливым. Объемы его были так велики, что он казался мне болезненным. Краснолицый, седой, с заплывшими маленькими глазками, он всегда поднимался раньше всех. Говорили, что именно поэтому колхоз из года в год выполняет план. Но я знал, что Калнинь просто не спит ночами. Он часто жаловался мне на бессонницу.
— Проснулись. Уж нас теперь не потерзаете.
— Грех, Эдгар Августович, — сказал Васильченко. — Уж так, как мы относимся. Я ведь даже сети в эту путину не разрезал ни разу. Хотя были основания.
— Знаю, знаю. Я нужен тебе сегодня?
— Да. Частника потрогаем. Пара актов, думаю, будет.
— На делянках ищи тогда у Щучьего.
— А убежите? Смотрите.
— Не убегу, — Калнинь что-то заметил на пустом траулере. Тяжело дыша, перевалился прямо через планшир.
— Давай, — Васильченко уехал.
Прыгаю на борт «Тайфуна». Размыкаю цепь. Достаю багор.
Неторопливо отталкиваюсь от причала.
Спускаюсь в люк, сажусь за штурвал.
Прежде чем включить мотор, смотрю на море. Балла три. Не больше.
Разворачиваю катер круто в море. Нос «Тайфуна» с размаху бьет в волну. В открытый люк летят брызги. Приноравливаясь, ставлю нос катера по волне, стараюсь взять ближе к морю. Так, чтобы постепенно полоска берега сзади, полого выступающая над волнами, стала неразличимой. Стучит мотор, от него идет запах теплого металла и солярки.
На всякий случай включаю рацию. В эфире, как принято говорить, пусто. Пропускаю попискивание береговой станции торгового флота. Вот ровная дробь пограничников. Нахожу музыку.
Сейчас, после конца путины, пусто не только в эфире, но и в море.
Пустота моря кажется сейчас привычной. Поэтому мачта малого траулера, появившаяся за поворотом
