берега, раздражает меня. А через несколько минут заставляет насторожиться. Чуть подальше над морем вьется туча бакланов. Они кричат, камнем падают в воду. Значит, с траулера что-то сбросили. Рыбу? Не знаю. Беру бинокль. С трудом различаю белые цифры на черном борту. Номер не наш, совсем незнакомый. Из какого-то дальнего колхоза. Неужели ведут промысел? Наглецы. Да еще в запретной зоне. Может быть, это не колхозники.
Круто беру к траулеру. Сигналю прожектором: «Немедленно остановитесь. Инспекция».
Кажется, послушались. Ход у «Тайфуна» прекрасный, узлов до двадцати. Пока подойду, пройдет минут пятнадцать. Нужно ли готовить оружие? На всякий случай перекладываю пистолет в карман реглана. Кто их знает. По виду — колхозники. Стоят на палубе.
— Эй, на траулере! Что делаете в запретквадрате?
Разглядывают меня. Один из стоящих на палубе, плотный человек в рваной брезентовой робе, помахал рукой. Я подхожу ближе, стопорю мотор. О днище траулера громко бьет волна. Открываю люк.
— Что делаете в запретзоне? Кто такие?
— Промысловики, — с борта спускают трап. Я бросил конец, там поймали. Я с трудом уцепился за деревянную перекладину трапа. Полез, стараясь уберечься от брызг. Не успел — хлюпнувшая о борт волна окатила меня почти до шеи, залила сапоги.
— Инспектор участка Мартынов, — я оглядел стоящих на палубе. Черти, вы мне дорого заплатите за промокшие ноги. — Где капитан?
— У себя. Внизу, в каюте.
Я спустился в каюту и увидел Сторожева. Он улыбался. На нем был свитер и распахнутый лохматый полушубок.
— Привет, — Сторожев уступил мне место на тесной койке. — Прости за маскарад. Садись.
— А я-то лопух.
— Ничего. Никакой ты не лопух.
Действительно, комар носу не подточит. Главное, рыбу сбросили. Специально для бакланов. Называется — купили.
— Ну, как дела?
— Сейчас расскажу подробно. Да. Взяли вы меня на пушку.
— Чем подробней, тем лучше.
Я рассказал все, что мне удалось увидеть и услышать. Я старался рассказывать без своих предположений, спокойно, не торопясь. Просто говорил о том, что было.
Сторожев выслушал все не перебивая. Когда я закончил, включил приемник. Довольно долго делал вид, что ищет что-то в эфире. Наконец спросил:
— Сам ты что думаешь?
Я поправил сапоги. Потрогал брюки — они были мокрыми. Мне не хотелось отвечать.
— Пока ничего не думаю, Сергей Валентинович.
— Почему?
— Не хочу быть мальчиком.
Сторожев выключил приемник.
— Я от Зиброва немного знаю. Ну, Петрович тоже кое-что передал.
Сторожев положил руку на мою ладонь. Похлопал.
— Делал ты все правильно.
— Я наломал кучу дров. Самому противно. Вы уже слышали, наверное. Петровичу сказал о тех, кого подозреваю. О Прудкине, Семенце, Галиеве. Потом — о Терехове и Голубеве.
— Это он мне говорил. И все-таки ты много сделал. Только давай снова. Попробуем разобрать.
Я подробно рассказал о том, как был проучен. Сторожев внимательно выслушал. Улыбнулся.
— Это ты называешь «наломать дров»?
— Только так, Сергей Валентинович. Навалял.
— А мы не наваляли? Мы хоть что-нибудь знаем? Хоть на грамм больше, чем ты? Ответь?
— Это другое дело.
— Никакое не другое. Работаешь ты нормально. Ты молодой работник. А я? Каково мне смотреть тебе в глаза?
Я промолчал.
— Есть у меня хоть какая-то идея? Нет. А нужна идея.
— Факты нужны, Сергей Валентинович. А я их просто не могу собрать. Уж осмыслить — тем более.
— Факты нам пока не очень помогают.
Сторожев открыл термос. Налил в две жестяные кружки крепкий чай.
— Пей. Вместо идеи. А Петрович молодец. Он прав насчет Семенца. Но мне ты нужен сам. Как самостоятельная мыслящая единица. Пойми и это. Слушай Петровича, но и сам работай.
— Понял, Сергей Валентинович. Пока не очень получается.
— Васильченко передай следующее: вы теперь мне нужны будете оба. Поэтому лучше вам в эти дни выходить на «Тайфуне» вместе. Может быть, появлюсь во вторник. Примерно в этом же квадрате. И на этой же посудине. Повторяю — ты все делал правильно. Семенец — тип в самом деле подозрительный. Сейчас я как раз занимаюсь его биографией. Думаю, что-то там есть — если только это не мания преследования.
— А с Прудкиным?
— Прудкин совсем не так прост. Насчет Прудкина я бы еще подумал, не сбрасывал его со счетов. Грубость иногда может превратиться в тонкость. Представь еще раз — кто Прудкин?
— Знаю я этот тип наизусть. Обычный киножучок.
— Жучок очень ловкий. И скажи — чем это не прикрытие? Разве мы не можем с тобой предположить, что это — прикрытие? Тогда как он будет действовать? Наверное, так и будет. Будет прятать «левые» картины. Держать их в камере хранения. Ведь действуй он по-другому, это скорей бы вызвало наши подозрения. Именно жучок, хитрый жучок — его прикрытие. Учти одно — он не знает, что Трефолев накрыт.
Сторожев перевернул кружку. Надел ее на горлышко термоса.
— Вот видишь, как я тебя поддерживаю.
— Да, Сергей Валентинович. Меня сейчас только поддерживать.
— Или хотя бы с тем же Тереховым. Тоже совершенно правильное размышление.
Прямо подо мной перекатывалась вделанная в стол выносная картушка гирокомпаса. Вот ее круг медленно пополз по часовой стрелке. Помедлил, остановился. Дернулся. Пополз против часовой стрелки. Я наблюдал за кругом.
— Помни — ты меня оштрафовал. Лезь назад. Действуй в том же духе. Тот же квадрат. Вторник. И так же рано утром.
— Есть.
Я выбрался на палубу.
Шоссе было пустым. Запах земли и высохшего мха. Уже весна, земля начинает прогреваться. Поэтому и пахнет землей.
Мы свернули к Щучьему озеру. Подъезды к озеру густо заросли вереском, рябиной, туей, ивняком. На кустах уже обозначились почки. Почва вокруг была болотистая. Казалось, Васильченко вел мотоцикл прямо по воде. Он ехал в самой гуще, так, что по лицу били ветки. Каким-то чудом удерживая коляску, выехал сразу к озеру.
Мы объехали все вокруг. Калниня нигде не было.
— Что-то Августович подвел. Я как чувствовал.
Васильченко затормозил около невысокого сруба с выбитыми стеклами. Это была местная турбаза.
Озеро обступал довольно густой березняк. Изредка в березняке встречались ели. Ближе к берегу — ивы. Совсем близко к берегу, каждая особняком, стояли сосны, росшие прямо около густого камыша.
