Марина Владимировна положила перед Юлией книгу, изданную «Fayard»:
— Почитай. Завтра утром я приду Если тебе понравится и ты согласишься, значит, книга выйдет на русском. Если нет — ничего не будет.
«Она ушла. И я, честно говоря, очень боялась начать читать, — рассказывала Юлия. — При всем уважении к Марине я все-таки опасалась, что это будут мемуары вдовы великого человека. Этого не произошло…»
В Москве Влади честно и просто все объясняла: «Я рассказала о нем то, что знаю. И должна признаться: знаю я далеко не все. А всего не знает никто. Почему я решилась написать о нем?.. Меня однажды как-то повело — остановиться я уже не могла. Подтолкнули же меня к этому все чаще появлявшиеся в печати… как бы это сказать?.. гадости. Нет, конечно, не в ругательном смысле. Под гадостью я подразумеваю здесь ложь, домыслы — короче, все, что искажает лицо человека, перевирает его истинные черты — не имеет значения, в какую сторону. Главным образом меня возмутило то, что из Володи пытаются вылепить эдакого ангела. Нет! Он никогда и совсем не был ангелом! Он был нормальным человеком. Я должна сказать всем правду, не хочу, чтобы его засахаривали… Я хочу, чтобы он остался таким, каким был… Писала очень тяжело. Я три года плакала. Так что работа эта была очень тяжелая…»
Ну, и что теперь? Отдыхать? А как это: сидеть сложа руки? Марина подобного не понимала и не умела. Зато понимала: как это замечательно, что вынужденные паузы между съемками и репетициями в театре отныне можно заполнять таким увлекательнейшим занятием, как писание! И наоборот. Откладывая в сторону ручку, с головой уходить в актерство.
«Все-таки театр — это мое, — думала она. — Это не означает, что я не люблю свои роли в кино». По крайней мере, ролей двадцать из ста, по ее подсчетам, все же по-настоящему удались. Но прежде в кино из актрис творили богинь, недосягаемых и загадочных звезд. Марине же чаще всего приходилось создавать образ «женщины-вещи», вся задача которой — быть неотразимой красавицей. Таков был стандарт. А сейчас актрисы похожи на продавщиц в супермаркетах. Хотя к ним она относится прекрасно…
— Марина, солнце мое, приезжай скорее, — Этторе Скола[38] позвонил утром и долго извинялся за ранний звонок. — Я тебе даже сценарий высылать не буду. Я уверен: ты согласишься!
— А вот и нет! — Марина решила пококетничать.
— А вот и да, — спокойно возразил Этторе. — Потому что я сейчас скажу, кто будет твоим партнером в моем новом фильме. — Он сделал значительную паузу. — Марчелло…
Фамилию Мастроянни можно было не произносить. «Это была полная неожиданность. От волнения, ужасного смущения я, — вспоминала Марина, — даже залепетала что-то невнятное в ответ. Ведь когда-то, в молодости, в „Днях любви“ я с ним начинала. Я обожала Марчелло как актера. Это, по-моему, один из лучших артистов». В конце концов она собралась и, как невеста перед свадьбой, решительно сказала: «Да!»
История, сочиненная Этторе Сколой, была проста, трогательна и сентиментальна. «Splendor» («Великолепие») — так назывался старый кинотеатр Джордана, который достался ему в наследство от отца. Но заведение постепенно хиреет, принося хозяину лишь неприятности и убытки. Он решает продать «Сплендор» бизнесмену, который собирается вскоре переделать кинотеатр в суперсовременный мебельный салон. Джордан приходит в свой старый кинотеатр в последний раз и вспоминает прежние добрые времена…
«Наш дуэт с Марчелло был божествен, — говорила Марина. — Но в разгар съемок я узнала, что умерла моя сестра Элен. А меня как раз загримировали для ретроспективных кадров — я в молодости. Предупредили, что если я зареву, то сорву съемки — никакой грим не позволит замаскировать мой реальный возраст. И я держалась. Целых три недели… Человек моей профессии часто не имеет права плакать, когда того требует душа. Это жестокая жертва. Но я не могла позволить себе неважно выглядеть. Профессиональный долг…»
Элен (Милица) по амплуа являлась трагической актрисой, с прекрасным низким голосом. Она была самая театральная из всех нас, считала Марина. Погибла она ужасно. Только купила новый дом, успела провести в нем одну-единственную ночь, а утром, случайно запнувшись на лестнице, упала и больше не смогла подняться. Инсульт, тромб — и смерть.
В Каннах «Сплендор» номинировали на «Золотую пальмовую ветвь». К сожалению, Сколу обошли более удачливые конкуренты. Хотя приз прессы тоже являлся достойной наградой.
— Поздравь меня, Марина! — Шварценберг был радостно возбужден. — Моя министерская карьера наконец-то завершилась!
— Что случилось?
— То, что и должно было случиться! — Леон по-прежнему широко улыбался. — Я сегодня провел пресс-конференцию и огласил перечень первостепенных мероприятий: систематическая проверка на СПИД всех беременных и оперируемых. Далее: бесплатная раздача метадона токсикоманам, бесплатное обеспечение наркоманов шприцами и презервативами. И, наконец, создание журнала по текущему лечению госпитализируемых пациентов.[39] В общем, мне сказали, что я превышаю свои полномочия, как и в пропаганде эвтаназии… Предложено оставить пост в министерстве. Вот и слава богу, больше времени останется для практики. Ты расстроена?
— Нет, — коротко ответила Марина. — Думаю, все правильно. Я вообще с трудом представляла тебя чиновником, занятым всякими интригами и погрязшим в бумагах… Сколько ты просидел в кресле министра? Девять дней? По-моему, это мировой рекорд. Я горжусь тобой… Кстати, по православной традиции, на 9-й день устраивается тризна по усопшему, своего рода жертвоприношение..
Давай-ка и мы с тобой выпьем…
«Помянув», Марина спросила: «А ты не хочешь поехать со мной в Москву? Звонила Юля, потом директор „Прогресса“, они говорят, моя книжка вот-вот выйдет из печати. Готовят презентацию и все прочее.
— Поздравляю. Вот это действительно событие! Но в Москву я сейчас поехать с тобой не смогу, извини. У меня очередь на операции на три месяца вперед».
…Для пресс-конференции, посвященной выходу в Москве книги «Владимир, или Прерванный полет», режиссер Марк Розовский предложил зал своего театра «У Никитских ворот». Мероприятие продолжалось уже более двух часов, журналисты уже закрывали блокноты, выключали диктофоны. «Неожиданно со своего места поднялся молодой человек. Насколько мне удалось понять из сказанного Никитой Высоцким, — стенографировал один из репортеров, — семья отказывалась признать недостатки поэта, о которых рассказала Влади. Вызвало недовольство и то, как Марина повествует о взаимоотношениях Высоцкого с семьей. Влади обвинялась в погоне за громким именем и деньгами. Сыновья Высоцкого покинули зал.
— Я устала от всего этого, — горестно сказала Марина…»
На той пресс-конференции Никита Высоцкий (уже не Абрамов) заявил: «Мы подаем в суд… За клевету…»
Суд? Какая еще Фемида была способна отобрать у нее право на память? Или своим приговором объявить вне закона ее собственное мнение? Или вообще лишить слова?.. Марина была унижена, оскорблена. Она понимала, что эти мальчишки, сыновья Володи, не стоят ее слез и сердечной боли. Совсем других людей она обвиняла в том, что Высоцкий умер, не успев ни дожить, ни долюбить.
«Меня упрекали, что я не все рассказала, что-то придумала, — говорила она тем, кто хотел ее услышать и понять. — Нет. Это моя жизнь, я писала о том, что я знала, о нем, о той среде, в которой мы жили. Я там искренне рассказывала про нас, про нашу любовь… Было очень сложно, но я справилась. Я
