писать Карлу: «Скажи мне, где живешь и кого любишь? Нану или другую? Целую тебя и верю, буду писать тебе часто, ибо для меня есть щастие с тобой беседовать хотя и пером».
«Дорогой мой друг, — пишет Юлия, спустя почти два десятилетия после их знакомства, — я поручаю себя твоей дружбе, которая для меня более чем драгоценна, и повторяю тебе, что никто в мире не восхищается тобою и не любит тебя так, как твоя верная подруга».
Верность ее доказана. Она помогала ему деньгами: Брюллова от этой заботы не избавляло ни звание «великий Карл», заслуженное на родине, ни огромное количество написанных им полотен.
Зимою 1839 года Юлия перестала получать нежные письма из Петербурга. А потом пришло известие — граф Литта скончался...
Ему было уже семьдесят шесть лет, но он по-прежнему выглядел молодцом. Смерть пришла за ним в одночасье, позволив графу-гурману съесть на прощанье тройную порцию любимого мороженого. Юлий Помпеевич не забыл отпустить комплимент повару: «Сальватор отличился на славу». Закрыл глаза и умер.
Но Литта успел и нечто более важное. Все свои несметные богатства как в России, так и в Италии он завещал Юлии. Если по выходе замуж она получила от графа-отчима миллионное приданое, то теперешнее наследство делало ее одной из богатейших женщин не только России, но и Италии.
Ей достались роскошные дворцы и виллы в Милане и его окрестностях. Она — об этом стоит сказать особо — стала наследницей колоссальных художественных ценностей, которыми буквально были переполнены роскошные итальянские апартаменты двух могущественных семейств: Литта и Висконти.
В этой коллекции были и такие шедевры, как «Мадонна Литта» кисти Леонардо да Винчи, — одно время он был на службе у семьи Висконти.
Коллекция художественных ценностей, доставшаяся Самойловой, была поразительно большой даже для Италии. На нее мог взглянуть каждый желающий. С особым гостеприимством здесь встречали соотечественников. В письмах и воспоминаниях остались восторженные отзывы об этих визитах.
Однако то обстоятельство, что Юлия стала почти единственной наследницей могущественных династий, породило много слухов и пересудов. Почему из нескольких наследников граф выбрал именно Юлию?
Дадим слово двум исследователям — И.Бочарову и Ю.Глушаковой, которые в книге «Итальянская Пушкиниана» писали:
«Отеческие чувства Джулио Литты к Ю.П.Самойловой, оказывается, имели глубокие основания. Юлия Павловна, родившаяся в 1803 году, по-видимому, является внебрачной дочерью сиятельного итальянского графа, состоявшего, как нам говорили, в связи с ее матерью графиней М.П.Палей даже после женитьбы на бабке Екатерине Васильевне.
Насколько отвечает истине это предание, судить трудно. Известно, правда, что разлад в семье Палеев начался вскоре после рождения дочери, и год спустя родители ее разошлись. Следует напомнить также, что у графа в России были внебрачные дети: сын, провинциальный актер Аттил (прочитанная с конца фамилия Литта), и дочь. Поговаривали и о третьем ребенке, которым, согласно семейному преданию, и была Ю.П.Самойлова. Если это так, то вот откуда типично итальянские черты в облике Юлии Павловны, так озадачивающие по сей день исследователей окружения Карла Брюллова».
Все это наводит на мысль, что Екатерина Васильевна Литта была весьма снисходительной женой, умела редкостно владеть собой, играя в безмятежную семейную идиллию.
Что бы там ни было, наследница графа Литты прибыла из Италии в Россию для улаживания формальностей с наследством. И как вовремя она оказалась в Петербурге!
...Когда Брюллову было почти сорок, он женился. Женился скоропалительно, с предощущением несчастья. Вот как описывает Тарас Шевченко избранницу художника и странное венчание: «Я в жизнь мою не видел да и не увижу такой красавицы. В продолжение обряда Карл Павлович стоял глубоко задумавшись; он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту».
А через месяц с небольшим после свадьбы произошел разрыв. Оказалось, что Эмилия Тимм, дочь рижского адвоката, молодая жена Брюллова, давно состояла в интимной связи с ближайшим родственником. Этот брак нужен был для прикрытия. Брюллов ужаснулся, но все простил, считая Эмилию жертвой домогательства. Он надеялся: все пройдет, забудется, она так молода. Он заставлял себя — забыть. Но воистину, если ты, человек, сам не навредишь себе, то не навредят тебе ни друг, ни враг, ни сам дьявол...
Снисходительность и терпение Брюллова привели как раз к обратному результату. Эмилия решила, что ей и вправду попался наивный простак. Любовные отношения с родственником продолжались. Когда Брюллов убедился в этом, в доме произошла сцена, поставившая точку в этом браке.
Почему ему так страшно не везет? Все в его жизни мутно, вскользь, а многое нельзя вспомнить без приступа отвращения к себе. Где-то растет сын Алеша, которого он никогда не видел и имени его матери не помнит, потом череда мимолетных связей: то уличные девки, то дамы из общества, желающие романа с модным художником, самоубийство бедной Демулен, запоздалое желание обрести семью, женитьба на порочной девочке, по возрасту годившейся ему в дочери. Зачем все это, зачем?
С Брюлловым происходило худшее, что может случиться с человеком: он начал бояться жизни и был преисполнен неприязни к себе.
К тому же семейство Тимм повело настоящее наступление на Брюллова. Они громко сплетничали по Петербургу о жестокости художника, якобы избивавшего молодую жену, о его пристрастии к спиртному.
Скандал докатился до Зимнего дворца. Неудовольствие Николая I, не любившего в своей столице историй, переходящих границы приличий, сейчас же дало себя знать. Общество действовало как по команде. Двери для Брюллова всюду закрыты. Художник пишет послания «наверх», пытается доказать, что оклеветан. Все напрасно.
Цензор Никитенко написал — «безнравственен». Дамы, державшие в домах бюсты «великого Карла» с лавровым венком на голове, срочно убирают их в темный угол. Брюллов ощущает себя прокаженным. Те, которые некогда искали знакомства с ним, льстили, предлагали бешеные деньги за портреты жен и дочек, делают вид, что не знают его. Судачат много, ложно, грязно. Говорят, что он даже умудрялся изменять влюбленной в него Самойловой с ее же горничной. И вот наконец в Италию приходят слухи из Петербурга: Брюллов застрелился.
Нет, он не застрелился. В те страшные дни Брюллов ежедневно приходил к скульптору Клодту и, забившись на антресольный этаж, отведенный детям, рисовал нервно, быстро, рвал, опять рисовал. И маленькие Клодты видели, как часто дядя Карл ронял свою кудрявую голову на лист бумаги и беззвучно, вздрагивая всем телом, плакал: «Юлия! Где ты, моя единственная, светлая радость?»
Самойлова явилась кометой, сжегшей паутину наговоров и сплетен, разметав уныние и подавленность художника. В свои тридцать семь лет она была по-прежнему прекрасна, а когда такая женщина говорит: «Я восхищаюсь тобой как одним из величайших когда-либо существовавших гениев», — это не могло остаться без последствий. Они снова вместе. Она верит в него и заставляет поверить других.
Из Брюллова словно выпустили дурную, отравленную злобой и сплетнями кровь. Жилы наполнились новой кровью — молодой, снова загоревшейся от близости этой женщины-кометы. Брюллов не мог предать восхищения Юлии. Он взялся за кисть.
* * *
С момента первой встречи с Самойловой и до конца своей жизни Брюллов находил ее красоту идеальной. Облик графини звал его к кисти. Он был готов рисовать Юлию бесконечно, но из многочисленных изображений Самойловой до наших дней дошли лишь два больших полотна. Одно, где Самойлова изображена со своей приемной дочерью Джованной, находится в частном собрании в США, другое — в Русском музее. Это знаменитая картина «Графиня Самойлова, удаляющаяся с бала».
Здесь, рядом с Юлией, стоящей на ступенях миланского театра, еще одна ее воспитанница — прелестная маленькая Амалиция в греческом костюме. Между девочками было восемь лет разницы. Видимо, графиня любила детей и страдала от того, что у нее не было своих собственных.
Пришло время, когда она, как и ее «Бришка драгоценный», стала тяготиться одиночеством. Но им обоим не везло. После двухмесячного супружества до 1841 года над Брюлловым тяготел мучительный
