бракоразводный процесс. Не лучше были дела и у Юлии.
В том же 1841 году графиня надумала помириться с мужем. Их друзья этому способствовали. И в Славянке графская челядь уже вовсю старалась навести порядок перед приездом хозяйки и хозяина. А вышло так, что Юлия приехала на похороны. Буквально за несколько дней до встречи с ней Николай Самойлов скончался.
Юлия была, конечно, опечалена, но внимательно наблюдавший за ней великосветский Петербург не верил в это. И действительно, живая сценка, оставшаяся в памяти современника, весьма выразительно рисует не склонную к долгой грусти вдову: Самойлова сажала знакомых детей на длинный шлейф траурного платья и возила их по паркету...
Она снова вернулась в Италию, где в Милане, на живописной вилле «Джулия» близ озера Комо, возобновилась прежняя жизнь в общении с музыкантами, художниками, поэтами.
В блестящей свите Самойловой было целое созвездие талантов Италии и России: Г.Доницетти, В.Беллини, Дж.Россини, В.А.Жуковский, Ф.И.Тютчев, С.Ф.Щедрин, А.И.Тургенев. Графиня приняла близко к сердцу творческую судьбу Джузеппе Верди и способствовала успеху его первых оперных постановок на сцене «Ла Скала». Литературно-художественный салон Самойловой играл заметную роль в культурной жизни Италии. Ее отзывчивая натура стремилась поддержать людей одаренных, но придавленных нуждою. Тем самым графиня из России оставила по себе очень добрую память.
Но Юлия изменила бы себе, если бы удовольствовалась налаженной жизнью и снова не заставила бы говорить о себе итало-российскую знать.
В 1846 году сорокатрехлетняя красавица проезжала через небольшой итальянский город. У нее сломался экипаж, и, чтобы скоротать время, пока его чинят, Юлия отправилась в местный театр.
На ловца, как говорится, и зверь бежит. Здесь как раз состоялся оперный дебют никому не известного тенора. У молодого человека была романтическая внешность печального рыцаря и дивной красоты голос.
Юлия в одночасье влюбилась. Дождавшись окончания спектакля, она посадила ошеломленного героя в карету, которую очень кстати починили, и увезла его вон из города. Любовь была так безоглядна, что графиня решила стать «просто синьорой Перри» и, естественно, не замедлила воплотить это желание в жизнь.
В России рассказывали друг другу свежую новость: Самойлова «вышла вторично за границей за иностранца, что лишило ее русского подданства». Ей пришлось продать свои имения, в том числе и графскую Славянку, «имение истинно царское».
Конечно, полученные деньги отнюдь не восполняли потерянной части российских богатств. Привыкшая бросать деньги без счета, щедро помогавшая направо и налево, Юлия неминуемо должна была прийти к печальному финалу. Супружество с синьором Перри ей стоило очень дорого. Но за свое счастье она готова была платить сполна и не раздумывая.
Увы, это супружество продлилось недолго. В том же 1846 году молодой муж графини умер в Венеции от чахотки. Горе ее было беспредельно. Она без чувств опустилась на холодный мраморный пол собора Святого Марка, где стоял гроб с телом покойного.
Похоже, утрата мужа охладила любовь Юлии к Италии. Она похоронила Перри на кладбище Пер- Лашез в Париже и осталась жить во Франции.
Говорили, что дважды вдова ставила перед собой портреты своих усопших мужей, Самойлова и Перри, сравнивала их красоту и находила, что последний более красив.
Время притупляет горечь потерь. К тому же Самойлова не принадлежала к тем, кто живет прошлым. Куда более ее занимал день завтрашний. Одно ее огорчало — потеря графского титула. Долгими вечерами в имении Груссэ близ Парижа Юлия раздумывала, как быть. И наконец придумала.
В 1863 году шестидесятилетняя муза Брюллова вновь оказалась под венцом.
Когда-то он был весьма пригож и даже, наезжая в Россию, кружил голову великосветским дамам. Но к шестидесяти четырем годам у французского дипломата Карла де Морнэ не осталось ни красоты, ни денег. Единственное, чем он владел, — это графский титул.
И Юлия купила его. Тотчас после венчания новобрачные разъехались, но вернувшая себе титул графиня вынуждена была выплачивать своему супругу колоссальную субсидию.
Это пробило такую брешь в ее поистощившемся состоянии, заделать которую уже не было ни сил, ни возможности. Слухи о том, что Самойлова умерла в нищете, не соответствовали действительности. Но нужду ей все-таки пришлось узнать. Одно то, что в конце концов графине пришлось продать свои портреты кисти «великого Карла», говорит само за себя.
Быть может, более всего огорчало то, что очень многие из тех, кому она щедро помогала, совершенно забыли ее. Нуждающаяся старуха уже никому не была нужна. И та, которая настежь распахивала двери своих дворцов, теперь тщетно ждала, не зазвонит ли колокольчик возле ее обшарпанной двери.
Брюллов не увидел верную подругу, обезображенною старостью. Юлия на двадцать три года пережила своего «Бришку драгоценного».
Тот же, простудившись, расписывая Исаакиевский собор в Петербурге, уехал в Италию, предчувствуя скорую кончину.
...Летом 1852 года русские художники, жившие в Риме, вышли на городскую заставу встречать прах Брюллова, скончавшегося в маленьком курортном городке Манциана.
На повозку, прогромыхавшую рядом, они не обратили внимания. Измаявшись в ожидании, художники спросили стражников, а те ответили: «Его давно уже привезли». Тогда вспомнили о жалкой повозке.
Похоронили Брюллова на кладбище Монте Тестаччо близ Рима. Могила же Юлии Самойловой находится в Париже на кладбище Пер-Лашез, в одном склепе с могилой тенора Перри. Надо сказать, что, несмотря на пеструю личную жизнь, Юлия Павловна всегда подписывала бумаги и письма как графиня Самойлова.
Хотя она умерла в возрасте семидесяти двух лет, так больше и не показавшись на родине, в «графской Славянке», все-таки доставшейся «родственнику» Самойловой Николаю I, помнили старую хозяйку.
Как писали, она унаследовала красоту от бабки, а простоту и отзывчивость от своего странного прадеда. Графиню видели в крестьянских избах, она щедро раздавала пенсии, награды, пособия.
Ее приемные дочери Джованна и Амалиция были выданы Самойловой замуж с большим приданым.
* * *
Могилы Брюллова и Юлии Павловны разделены большим расстоянием. Встретились ли их души за пределами земной жизни?
Как бы то ни было, Брюллов оставил потомкам свидетельство своей любви. В левом углу «Помпеи», на втором плане, как бы защищенный от слишком докучливого взора, есть, в сущности, парный портрет Брюллова и Юлии. Молодой художник, уносящий ящик с кистями, и испуганная девушка рядом. Точно такой же взгляд был у Юлии, когда они вдвоем бродили по Помпеям и она говорила, что чувствует, как дрожит под ногами земля...
Здесь, на картине, Брюллов и Юлия снова вместе. Навсегда.
ТРИ ЕКАТЕРИНЫ ПЕТРА БАГРАТИОНА
