Сценарий пятый. Лекция в Зоологическом музее. Группа студентов. Перед ними огромный муляж мужского члена. Лекция о половой жизни мамонта. Слышен приглушенный голос лекторши. На фоне его – шепот. Один студент говорит другому: «Ты знаешь, что такое СРП?» – «Нет!» – «Это Соглашение о Разделе Продукции». – «Ну и?..» – «Это специальный налоговый режим для иностранных инвесторов!» – «И чего?» – «Нефть они у нас будут добывать! Некто Шелепов от Минэнерго сказал, что это хорошо, «добыча (ударение на первом слоге) возрастет». – «А нам-то что?» – «А нам – вот это!» (камера утыкается в муляж члена мамонта). Голос за кадром: «Да поможет вам Бог!»
Сценарий шестой. Вече. Сход (митинг) во времена Великого Новгорода. На трибуне из бревен стоит баба (похожая внешне на представителя Минэкономразвития Ольгу Рыбак), внизу в толпе мужики в армяках и шапках. Баба говорит: «…И много хорошего будет для Руси! Придут и все нам устроют!.. А мы будем жить, не тужить, в ус не дуть. На печи валяться!» – рядом с ней мужик (похожий на депутата из думского Комитета по природным ресурсам Орлова) перебивает ее криком: «Мужики! Новгородцы! Не сумневайтесь! Мы шире возьмем!» – к зрителям (мужикам) подходит еще один и спрашивает: «Чего это тут?» – ему говорят: «Русь раздают иноземцам». – «Чего это?» – «На откуп». – «А велик ли откуп?» – «Да с гулькино это… самое…» – «Так и на хрена?» – «А ты их спроси! Иж как, хороняки, стараются!» – «За немца, что ль, просют-то?» – «Може и за немца! У них же сроду ни (пи-пи) не поймешь. Може они и за немца!» – «В рогатины бы их!..» – «Може и в рогатины!..» Голос за кадром: «Да поможет вам Бог!»
Сценарий седьмой. Времена Петра Первого. Дом с низким потолком. Дверь настежь, в комнату врывается Петр Первый, за собой он волочет одной рукой человека, рычит, бросает его на пол.
Петр: «Вор! Вор! Тать! В железа! Колесовать! Вор!» – тот ползает, плачет: «Царь-батюшка! Не погуби! Дети! Черт попутал! Царь-батюшка!» – «Ты кому концессию отдал? Голландцу! Вор! Тьфу!» – «Ему, батюшка, ему!» – «А своим что?!! Хрен по всей роже!!! Отвечай! Вор!!!» – «Своим… батюшка!..» – «В масле сварю! Отвечай!» – «Своим… хрен…» – «Встань, слизь!» – человек встает, Петр садится у стола, успокоившись: «Голландцу скажешь, что у нас свои имеются. И концессия ему вот! (Показывает шиш.) Далее! Недра я сам буду ведать! И своим отдам! Сядь!» – Тот садится. – «Бери перо!» – Взял. – «Пиши!» – Пишет под диктовку царя: «Тот жизни и вовсе не достоин, кто об Отечестве любезном не печется!» – написал, протягивает царю. – «Ромодановскому отдашь! Скажешь, чтоб он это тебе на лбу выжег!» – человек опять падает: «Батюшка! Царь! Пощади!» Голос за кадром (трагический): «Да поможет вам Бог!».
Сценарий восьмой: Времена Екатерины Великой. Дворец. Покои государыни. В них двое: она и Потемкин. Перед ними карта России. Екатерина: «Крым, друг мой! Сперва Крым!» – Потемкин: «А что потом, матушка?» – «Потом Великая степь, Новороссия, Польша, Балтика, а после Азия и Восток. И Аляска. Не забудь! Границы ее крепить. Пушнина там, а значит, и деньги! В деньгах величие России. За него страдаю и живота не жалею». – «А что, матушка, как через сотню лет господа Сенат начнут земли да недра раздавать иноземцам за понюшку табака? Те земли, за которые ты живота своего не жалеешь?» – «Типун тебе на язык, граф! Как такое можно подумать? Сенат глуп, но он не враг Отечеству!» – «Как знать, матушка, как знать…» – В камере остается устремленный в будущее взгляд Потемкина. Голос за кадром: «Будут раздавать. За понюшку табака. «Господа Сенат».
***
А смерти чего бояться, она по плечу похлопает, оглянешься, а она говорит: «Здравствуй, это я!» – так что бояться нечего. Ни своей, ни чужой. Я под водой о ней много думал. Там она всегда тяжелая работа, за работой ее и не заметить не грех. Человек над ней еще потрудиться должен.
***
А Санька Покровский (это я о себе) – это ж ветер, погода. Сам не знаю, как мне на месте стоять удается, так что приходится любить на бегу и всех сразу.
Сын у меня тоже Санька (мы тут не были оригинальны). Парень хороший, упрямый, папе спуску не дает. Авторитетом я у него, пожалуй, никаким не пользуюсь, потому как мимо в трусах в туалет шляюсь. Как-то в детстве его наказал – отшлепал – а он мне и говорит: «Ты же добрый! Вот и будь!»
Сейчас я пишу, а он мне: «Папа, пойдем чаю попьем!» – «Да я не хочу». – «Тогда просто со мной посиди, помолчим».
Бросаю и иду молчать.
***
С Конецким у меня была история. Мое появление он встретил сначала, как Державин Пушкина, а потом невзлюбил, говорил всем, что я нахал и прочее.
Может быть, из-за того, что я в ученики к нему не пошел.
А он приглашал, хотел, чтоб я ему рукописи показывал.
Попросил у него я зачем-то рекомендацию для вступления в какой-то там союз писателей – на кой она мне была, не знаю, все равно ведь не вступил. Он мне ее дал, но написал там, что я «черпаю бортами» и еще чего-то, на порог не пустил, хотя сам пригласил. Правда, я приехал к нему больной, с температурой. Перед этим позвонил, что опаздываю, так как не совсем здоров. А он, видно, хотел, чтоб я вовремя, и чтоб водки потом попили.
Встретил меня на пороге, сказал: «Молодой человек, я там написал, что вы черпаете бортами!» – и подал листки бумаги. Я ему сказал тогда: «Виктор Викторович, зачем же вы так?» – а он дверь закрыл мне в лицо.
Водка в нем многое меняла.
И еще болел он давно и долго, и в любой момент возможен был приступ ненависти.
Причем ненависть потом не оставляла.
Яростный был человек.
Это была ярость уходящего к тому, кто остается.
Наверное, любил он этот мир. Не хотел расставаться.
Мне потом говорили, что он все меня вспоминал и вспоминал, рассказывал, какой я плохой человек.
На похороны его я не пошел. Там и без меня народа хватало, да и не люблю я никакие похороны, там все равно того человека, что оплакивают, нет.
Первый сборник «Покровский и братья» мы ему посвятили, Конецкому. Никто не был против. Хотя мне говорили: зачем, он же тебя не любил? Я отвечал, что чувства его ко мне не имеют отношения к литературе. Снобизмом он, пожалуй, не страдал, но был из того времени, где Советский Союз, слава на всю страну и миллионные тиражи.
Очень они то государство критиковали, но умерло оно, и они умерли. Без него не могли.
Уходил он тяжело. Все казалось ему, что мало его имя произносят в газетах и по телевидению.
***
Зарисовки
Первая
Пятилетняя Маша – белокурые кудри до плеч – посмотрела по телевизору «Секс в большом городе» и теперь стоит в задумчивости. При этом она одной рукой задрала себе юбку, а другой чего-то отколупывает на двери.
– Бабушка, – говорит она протяжно, не выговаривая «л», – а я стану шъюхой?
Пока бабушка соображает как бы ответить, отвечает ее брат Ваня, уткнувшийся в книгу (он студент- медик):
– Почаще юбку задирай и станешь.
Вторая
По телеку показали фильм про Любовь Орлову. Жена мне после этого:
– А чего это у сына Александрова было такое странное имя – Фольсваген?
Я смотрю на нее внимательно, потом до меня доходит:
– У сына Александрова, – говорю я медленно, – было другое странное имя – Дуглас.
Третья
На обратном пути ехал я в купе с одним арабом. Араб лежал на верхней полке и говорил только по- английски.
Подъезжаем к Питеру, и за двадцать минут до того проводница закрывает туалет – санитарная
