словно с ума посходили… Здорово ты ее, видать, достал.
— Человечество несовершенно, Митрич.
— Ну да. Ты только Автору этого не скажи.
Больше говорить, собственно, было не о чем, и мы снова замолчали — и молчали до тех пор, пока со стороны Пролога не послышалось чавканье грязи.
— Еще кого-то на фиг несет, — равнодушно откомментировал Митрич. — Если кто знакомый, за пивом отрядим, верно?
Источник звука быстро приближался. Уже было понятно, что это не один персонаж, а вскоре из мрака действительно вынырнуло несколько теней. Они прошли чуть ниже нашего пригорка, вломились в кусты, а следом за ними уже шел кто-то еще и еще.
— Вот черт, — сказал Митрич. Я обернулся и увидел, что он смотрел вверх. Непроглядная ночь быстро бледнела, превращаясь в белую. На небе среди привычных тусклых звездочек одна за другой вспыхивали новые и новые, крупные, с копейку, с кулак! И они двигались, перемещались!
Никто не останавливался, не пытался заговорить.
— Эт-то что за нашествие… — выдавил из себя Митрич. — Эй, орлы, куда летите?!
Но орлы, не разевая клювов, перли и перли. Впрочем, у подавляющего большинства вместо лиц были одни наметки — сразу видно, что из массовки. Но в Прологе не было такого количества массовки!
— Во, блин! — Митрич аж взъярился от такой наглости. — Эй, сердечные, есть тут у вас Моисей или сами по себе мигрируете?
Кто-то хмыкнул над ухом. Рядом переминался с ноги на ногу один из незнакомцев. У этого с физиономией был порядок.
— Я вижу, у вас эмблема «Поиска», — ткнул он пальцем. — Я тоже с этого корабля. Вы кто?
— Инженер-механик мы, — медленно и внятно объяснил я.
— А я — курсант Ильюхин. Когда в корабль попадает метеорит, какой-то Бегунько выбежит и заорет: «Тревога!», а я кинусь к блоку противометеоритной защиты и тоже заору: «Не надо паники! Еще не все потеряно!», а потом дерну за рычаг и…
— Нету такого в тексте, — прошептал Митрич. — Нету.
— Так вы чё, еще ничего не знаете, аборигены?
— Что повесть на сокращение отдали?
— Не на сокращение, а на переработку.
— Один хрен, — сказал Митрич.
— Э, дядя! Темнота! Будут вашу повестушку перерабатывать в роман. Двадцать пять авторских листов, а там, глядишь, и продолжение закажут. Ну ладно, братва, завтра побазарим. «Не на-адо паники, еще не все потеряно!»
И курсант кинулся догонять свою шеренгу.
Над нами на предельно низкой высоте с шорохом пронеслось что-то огромное, овальное, обдав пригорок каскадом разноцветных бортовых огней, а следом летело уже другое, а за ним горели огни третьего, и теперь было видно уже почти всё…
Колонна неизвестных тянулась через весь Пролог, вытекая из кривых улочек городка. Слаженно шагали затянутые в кожу десантники, а технари в замусоленных комбинезонах шли вразброд, независимо и вразвалочку. Зеленокожие гоблины инопланетного происхождения, ругаясь инопланетными словами, тянули деревянные кибитки размером с небольшую дачу. Их обгоняли закованные в броню всадники на двуногих динозаврах. Динозавры шипели на гоблинов и на гравилеты — совсем такие же аппараты, как в романе «Межзвездная месть-3», тесным звеном прошедшие над колонной. Плотной группой двигались трехметровые, похожие на скелеты зловещие существа, закутанные в лохмотья, но несущие на плечах начищенные лазерные пушки. Следом, тихонько хихикая, семенила орава уродливых карликов. Карлики на ходу приставали к неземной красоты одинокой принцессе. На принцессе были босоножки с невероятной высоты каблуками, она постоянно спотыкалась и придерживала изукрашенную алмазами корону, другой рукой отмахиваясь от наглых карликов.
Чиркнула спичка.
— Выходит, не будет сокращения, — сказал Митрич после первой затяжки.
— Выходит, нет. — Я сел на место. — А наши там сейчас заседают. Дайка закурить, сибиряк.
И мы одновременно, словно сотни раз репетировали эпизод, смачно и длинно сплюнули.
Юрий Окунев
Долгое несчастье Билла Стресснера
В столичном аэропорту он почему-то решил почистить ботинки, хотя они, как всегда, уже были начищены до блеска, и это странным образом привело его в тот ужасный автобус. Получив плату, черный чистильщик, грузный, с одышкой, навязчиво вызвался сопровождать его к выходу, толкался, дышал в лицо, подмигивал своим приятелям, в невообразимом количестве сновавшим и толпившимся вокруг, и он заподозрил — не провокатор ли этот черный чистильщик. Он знал, что за ним охотятся, он знал, что за ним всегда охотятся, но он почему-то не ощущал присутствия охраны, которая — он знал — всегда незримо сопровождает его, и чувство опасности охватило его. Нет, этот черный чистильщик ботинок не может быть террористом, у него слишком выразительная, колоритная внешность, террористы уже давно подбирают неприметную внешность — успокаивал он себя, но чувство опасности нарастало. Он дал чистильщику еще десять долларов, но тот не отставал и быстро говорил что-то про большой черный лимузин, который вскоре повезет доброго джентльмена в Сенат. Это еще больше насторожило его: откуда чистильщик знает, что он едет на слушания в Сенат, и откуда он знает, что за ним должны прислать лимузин?
Вероятно, это чувство опасности и эта назойливая суета вокруг в конце концов и толкнули его в тот ужасный автобус. Впрочем, внешне в том автобусе не было ничего ужасного. Старомодный автобус, большой и яркий, внезапно подкатил прямо к нему, поразив его странной бегущей строкой над передним стеклом: Столичный аэропорт — Конгресс США. Странность состояла в том, что он был одним из немногих, кто знал сегодняшнее расположение Конгресса, который постоянно перемещался и всегда располагался в секретном месте. Ни чистильщик, ни водитель автобуса не могли знать того, что этот аэропорт сегодня столичный, но, похоже, здесь все это знали. Лимузина поблизости не было, и тогда, вопреки хорошо известным ему правилам безопасности, он принял роковое решение и буквально впрыгнул в странный автобус, чтобы отвязаться от назойливого чистильщика и вызванных чистильщиком опасений. Дверь за ним захлопнулась мгновенно, и автобус быстро набрал скорость, как-будто был подан специально для него и только его и дожидался.
Пройдя в салон, он как-то сразу успокоился и тут же увидел ее. Она сидела в купе, образованном двумя диванами напротив друг друга. Он заметил, что в автобусе почему-то нет других мест, кроме тех двух диванов, а редкие пассажиры неясными тенями стоят у окон, держась за матерчатые ремни. Тени покачивались, не решаясь присесть на свободный диван напротив нее. Он не знал, почему никто не садится, но не видел никаких оснований, чтобы не сделать этого, и присел на тот свободный диван напротив нее.
Он уже понимал, что эта женщина нравится ему, но он старался не смотреть на нее, чтобы не вызвать подозрений в своем интересе. Он раскрыл газету и еще раз удивился — это был номер «Нью-Йорк Таймса», который давно не издавался. Она, не поднимая глаз, читала книгу, неестественно вертикально держа ее перед собой. На корешке обложки он прочитал: Эрнест Хемингуэй. «Недолгое счастье Френсиса Макомбера. Рассказы». Он давно не видел, чтобы кто-нибудь читал этого старомодного автора первой половины прошлого века, его любимого автора. Он мгновенно оценил в читающей Хэмингуэя тот редкий тип женщин, которые всегда нравились ему. Он не любил брюнеток — они казались ему недостаточно нежными, он не любил блондинок — они казались ему приторно-сладкими. Она была светлой шатенкой. Ее длинные
