каштановые волосы двумя потоками обрамляли смуглое лицо с яркими, чуть пухлыми и капризными губами.
Эти губы повлекли его в дебри недозволенного, давно уже ему не выпадавшего, но отнюдь не забытого. В дебрях недозволенного пришла к нему девушка из его юности, девушка с капризными, пухлыми губами, сводившими его с ума своими ласками. Девушка из юности с приоткрытыми губами прижалась к нему нагим, долгим телом, и он…
Внезапно женщина с каштановыми волосами оторвалась от книги, непринужденно перекинула красивые ноги в юбке выше колен, взглянула на него с улыбкой и спросила низким голосом: «Который час, сэр?». Он поспешно ответил каким-то чужим голосом и отвел глаза — ему показалось, что женщина узнала его. А она сказала нечто загадочное: «Ну, еще минуточку». Но он не обратил на это внимания, потому что все в этой истории было загадочным, а еще потому, что она говорила тем низким голосом и с тем тембром, которые так нравились ему и которые так волновали его. И он подумал, что, может быть, это судьба… Он ведь сразу понял, что интересен этой женщине, понял, что она приглядывается к нему, не поднимая глаз. Может быть, это его судьба…
И когда судьба снова, через минуточку, подняла длинные ресницы, он не отвел взгляда, а, напротив, посмотрел жестко и требовательно в ее красивые, большие глаза. В тех немигающих глазах он обнаружил исходящие из зрачков холодные искры, и… волна ужаса накатила на него — он узнал это голубое свечение глаз перед взрывом, мгновенно узнал этот разгорающийся детонатор внутренней бомбы. В десятках статей и учебников по психологии терроризма раскрыл он природу этого физиологического детонатора, он первым описал его в своей диссертации в Йеле, но теперь, увидев искрящийся детонатор в трех футах от себя в глазах женщины своей мечты, растерялся и словно окаменел от ужаса.
Он знал, что жить ему осталось не более тридцати секунд. Она наверное поняла это, попыталась придвинуться к нему и даже ласково положила руки к нему на колени, но он, преодолев окаменелость, резко встал, примерился и сильным движением, многократно отрепетированным на тренировках, бросил свое тело в сторону, вышиб ногой окно и, сгруппировавшись в комок, выбросился в провал навстречу стремительно бегущему полотну шоссейной дороги. Последнее, что он увидел внутри автобуса, было безобразно раздувшееся, вылезающее из рвущегося платья тело каштановой красавицы, ее потрескавшееся лицо с вылезающими из орбит глазами. Страшный взрыв разорвал автобус и поднял его останки вместе с кровавым месивом в воздух. И он увидел летящее ему навстречу тело мальчика с запрокинутой головой… Горячая взрывная волна опалила его и швырнула на обочину. Он больно ударился о что-то головой и… проснулся.
Билл Стресснер, профессор Йельского университета, Нобелевский лауреат и председатель правительственного Антитеррористического комитета, очнувшись от сна, лежал с закрытыми глазами в спальне своего большого пустынного дома на берегу залива Лонг Айленд. Чувство облегчения, обычно сопровождающее пробуждение после тяжелого сновидения, не приходило. Взмокшая до корней волос голова болела — вероятно, он конвульсивно ударился затылком о спинку кровати. Билл пытался понять, почему не приходит облегчение. Детали этого ужасного сна уже стирались. Главный его эпизод, впрочем, вполне объясним, и объясним двояко — холодно и логично рассуждал он.
Во-первых, это от нервного напряжения последних дней перед слушанием в Сенате закона о лишении террористов человеческой идентификации, выношенного и выстраданного им закона, воистину его закона. Если закон будет принят, профессор Стресснер станет мишенью ненависти всего хавабитского мира, ибо каким-то непостижимым образом они узнают детали всех секретных заседаний Сената. Он многократно приговорен ими к смерти, но если закон будет принят, его жизнь осложнится неимоверно.
Во-вторых, это от тоски по женщине. Нельзя не быть откровенным хотя бы с самим собой — то затворничество, на которое он добровольно обрек себя после трагической смерти жены, для него физически непереносимо. Да, он бесконечно виноват перед женой, это была его смерть, и он невольно подставил жену под свою смерть, под предназначенную одному ему бомбу террориста. И тем не менее с этим бессмысленным затворничеством и воздержанием нужно кончать.
Почему же не приходит облегчение, снова подумал он. Детали сна уже стерлись, он смутно помнил, что во сне была женщина-террористка, но не мог вспомнить ни одной детали ее внешности. Ту девушку из юности он помнил хорошо, а эту, недавнюю из сна, не мог восстановить. Что-то безобразно вылезающее из разрывающейся юбки — и не более того. Внезапно он понял, почему не приходит облегчение — три эпизода ужасного сна не стирались, и он не мог их никак и ничем объяснить.
Первое — это нелепый чистильщик сапог, давно исчезнувшая профессия, о которой он мог знать лишь из старых романов. Откуда он взялся, этот театральный персонаж эпохи Хемингуэя?
Второе — это автобус, давно исчезнувшее средство передвижения. Он помнил автобусы своего детства, желтые длинные автобусы, которые возили его и других детей в школу. Общественные автобусы тогда уже были запрещены — после того как хавабиты изобрели жидкую взрывчатку, заливаемую в желудок террориста-самоубийцы, пользоваться автобусами стало невозможно. Но желтые автобусы с детьми еще долго ходили, пока взрывчатку не стали заливать в желудок детям. Откуда он взялся, этот канувший в лету символ былой беспечности?
И третье — это давно не существующий «Нью-Йорк Таймс». После тотального бегства нью-йоркцев из своего исстрадавшегося от непрерывных взрывов города газета еще некоторое время выпускалась где-то на тайных деревенских задворках, пыталась подыгрывать хавабитскому фундаментализму, но постепенно захирела и исчезла — это все он помнил хорошо. Но к чему бы этот символ былого величия в его снах?
Тоска и одиночество.
Дети давно живут отдельно, и контакт с дочерью почти утерян. Дочь назвали по имени бабушки Сюзанной, хотя бабушка еще была тогда жива — в семье твердо придерживались традиции наследования имен через поколение. Сюзанна была совсем юной девушкой, когда ее мать погибла, но свою любовь к матери она уже тогда превратила в неприязнь к отцу, которого без всяких объяснений сочла виновником случившегося. Потом под это была подведена теоретическая база — отец избрал ложный путь борьбы с террором, что и является источником всех семейных бед. Билл не сумел преодолеть отчуждение дочери, не сумел убедить ее в том, что избранный им путь жизни правильный и, вероятно, для него единственно возможный, и она, попав в крайне левую университетскую среду, все больше отдалялась. Когда пошли внуки, дочь как будто потеплела к отцу, но тут случился новый катастрофический разлад из-за зятя.
Билл и муж Сюзанны решительно не понравились друг другу с первой встречи. Арчи был адвокатом, из той породы преуспевающих и самонадеянных адвокатов, которые всегда все знают и полагают окружающих недоумками, составляющими, впрочем, полезный фон для их карьеры. Арчи — убежденный атеист — относился к мягкой религиозности тестя с презрительной снисходительностью. Он участвовал в нескольких громких процессах, где защищал не без успеха террористов из среды наиболее фанатичных убийц, что, конечно, не могло не шокировать Билла. Но дело было даже не в различии взглядов. Что-то более фундаментальное в их душах вызывало постоянное отталкивание, натянутость и неискренность в отношениях. Когда Билла назначили председателем Антитеррористического комитета, Сюзанна вместе со всей семьей приехала к нему. По-видимому, это была идея Арчи. Зять не заставил себя ждать и в своей обычной спесивой манере начал наставлять тестя на путь истинный. Путь этот, по мнению Арчи, пролегал через всестороннюю помощь диктаторским режимам и семьям потенциальных террористов в культурной и экономической сферах. Билл, отнюдь не нуждавшийся в советах зятя, поначалу пытался все свести к шутке, но Сюзанна отклонила путь основанного на юморе компромисса, решительно поддержала мужа, дискуссия перешла в спор, спор — в ссору. Разлад с дочерью перешел во взаимное неприятие.
Тоска и одиночество, все нарастающее беспросветное одиночество. Нужно как-то выбираться из этого. В конце концов у него есть сын, который понимает его, — мальчик сегодня полетит на супербомбардировщике громить террористов, которых потом будет вытаскивать из тюрьмы муж дочери. Линия фронта пришла в каждую семью… Тем не менее нужно сегодня же позвонить по обе стороны фронта — и дочери, и сыну…
Билл встряхнул головой, словно разгоняя неприятные мысли, резко поднялся и пошел в бассейн. Ему сегодня не хотелось делать традиционную зарядку в гимнастическом зале — физические упражнения не отвлекали его, а, напротив, погружали в текущие тревоги и заботы, он знал за собой эту особенность.
