обширная, что следовало бы обсудить ее не на ходу, а, например, за ужином в ресторане. Сумасшедшинка промелькнула в глазах девушки, когда она вполне согласилась с точкой зрения профессора, пребывавшего, нужно сказать, в состоянии опьянения от ее близости.
Билл привез Кэрол в закрытый клуб своего поселка, где так же, как и в университете, никто не знал его настоящего имени, ибо это имя могло стать той ниточкой, которая вела к отцу Билла — знаменитому генералу Стресснеру. Кэрол в тот вечер тоже еще не знала, как на самом деле зовут Билла, и, подозревая, что известное ей имя не настоящее, упорно называла его профессором. В клубе все складывалось тепло и непринужденно, под шампанское и деликатесы клубного шеф-повара они болтали без удержу обо всем, кроме гутенберговской инкунабулы — каждый как бы подтверждал, что не эта случайная тема привела их сюда. Стены клуба были расписаны старыми видами когда-то процветавших европейских городов — Темза у Тауэра в Лондоне, венецианский Большой канал, Сена у Нотр-Дам в Париже, Гвадалквивир у башни Колумба в Севилье, Дунай в Будапеште, Нева у Стрелки Васильевского острова в Санкт Петербурге… Биллу нравилась старомодная импрессионистская манера, в которой художник представлял водную гладь и зыбкие, причудливые отражения в ней каменных, вдохновенных символов далекого прошлого…
— Тебе нравится здесь? — спросил Билл и обвел рукой стены с живописью.
— Мне здесь, — она подчеркнула это «здесь», — нравитесь, в основном, вы, профессор.
— А мне здесь, — он тоже подчеркнул это «здесь», — нравишься исключительно ты, Кэрол. Если признаться честно, то ты мне нравишься не только здесь, но везде и давно.
В глазах Кэрол блистала сумасшедшинка, и само собой получилось, что после ужина Билл повез ее к себе домой — это вдруг показалось обоим столь естественным, что не требовало ни объяснений, ни обсуждений. В машине он стал нетерпеливо целовать ее губы, шею, грудь…
— Профессор, вы порвете мне одежду, — просто сказала она.
— Меня, между прочим, зовут Билл… Билл Стресснер, — неуместно и внезапно для самого себя выпалил Билл то, что не имел права произносить, но она мгновенно поняла, кто такой ее профессор, и оценила этот необыкновенный жест доверия.
— Билл, — мягко повторила Кэрол его новое имя, — ты уже порвал мою новую кофточку.
Она отдалась ему со стыдливостью, не сулившей, казалось бы, предполагаемого омута. Однако теория омута, в конце концов, подтвердилась. Его, омута, глубина нарастала от свидания к свиданию, но его, омута, поверхность всегда оставалась слегка подернутой той изначальной стыдливой сдержанностью, которая сводила Билла с ума на протяжении многих лет их близости…
Это счастье ушло из его жизни внезапно, дико, нелепо… Это счастье отняли у него с изуверской жестокостью… Он снова увидел летящее по воздуху тело мальчика с запрокинутой головой…
Билл обхватил руками голову, словно выжимая из нее остатки воспоминаний — ему иногда казалось, что он может потерять контроль над собой от ненависти к убийцам…
Машина свернула с шоссе на въезд в аэропорт. Билл отключил автомат и перешел на ручное управление.
Оставив машину в многоярусном гараже, Билл направился по подземному переходу к первому уровню проверки — паспортному контролю. Он знал, что его личная охрана покинет его после этого уровня, и он полностью поступит в систему безопасности аэропорта. Эта система безопасности включала многоуровневый контроль и постоянное наблюдение за каждым пассажиром с момента его приближения к паспортному контролю и до взлета самолета. В самолете действовала другая система наблюдения, позволявшая отслеживать на земле поведение каждого пассажира на протяжении всего полета.
Снятие отпечатков пальцев и электронное фотографирование входили в паспортный контроль. Пройдя его и сдав документы, Билл направился в блок индивидуального контроля.
Полагают, что человек может ко всему привыкнуть, что человек стал человеком именно благодаря этой своей феноменальной способности приспосабливаться к любым условиям. Билл поймал себя на мысли, что он так и не смог привыкнуть к тому, что с ним сейчас будут делать, его сознание, его организм отторгали эти процедуры. В прошлом веке люди выживали в концентрационных лагерях при условиях, непереносимых для любого другого живого существа. То, что с ним сейчас будут делать из гуманнейших соображений и для его собственной безопасности, не имеет ничего общего с варварством прошлых веков, и тем не менее он вспомнил сейчас о концлагерях прошлого века. С неприязнью, но с трезвой решимостью и каким-то горьким злорадством переступил Билл порог первой камеры блока индивидуального контроля — ведь он предупреждал, что так будет, более двадцати лет тому назад предупреждал о том, к чему это все катится…
В первой камере на самом деле не было ничего неприятного — чистые белые панели с вмонтированными в них панорамными видеопередатчиками, едва заметные раструбы рентгеновских облучателей, биологические, химические и радиологические сенсоры, небольшой диван-софа с подогреваемой самодезинфицирующейся поверхностью, шкафчики для одежды. В камеру нагнетались теплый воздух и мягкая успокаивающая музыка. В этой камере и делать-то было почти нечего — только раздеться догола и положить одежду в один из двух шкафчиков: в первый, если хочешь получить свою одежду на обратном пути, и во второй, если желаешь, чтобы твою одежду отправили к тебе домой или в любое другое место. Время пребывания в первой камере определялось исключительно временем, необходимым пассажиру на раздевание. За время раздевания приборы контроля автоматически осматривали тело и внутренности пассажира, проверяли наличие в нем нестандартных биохимических компонентов, и система анализа выставляла первую оценку риска. Если эта оценка была удовлетворительной, пассажир получал автоматический доступ во вторую камеру. В противном случае камера опускалась на этаж ниже, где пассажир подвергался более тщательному осмотру с участием персонала службы безопасности.
Вторая камера была не менее комфортабельной и приятной, чем первая. В ней проводилось детальное обследование содержимого пищевода, желудка, кишечника и ряда других внутренних полостей пассажира — не введена ли в желудок или кишечник высокоэффективная жидкая взрывчатка, невидимая в рентгеновских лучах. Процедура проверки была весьма простой, не требовала от пассажира никаких усилий или неприятных действий, но занимала до получаса — следовало проглотить довольно крупную таблетку и ждать реакции. Таблетка на самом деле содержала микроанализаторы содержимого пищевода и желудка и микропередатчик, транслирующий результаты анализа в систему контроля. Помимо того, в таблетке содержались молекулярные нанокомпьютеры, которые, попадая в кровеносную систему, мгновенно реагировали на любые отклонения от нормы содержимого всех внутренних органов. Пассажир не имел при этом никаких неприятных ощущений и даже не подозревал о гигантской компьютерно-аналитической работе, которая протекала внутри и вокруг него. Пока эта работа шла, пассажир надевал полетную спецодежду — легкий, спортивного типа костюм со встроенным в него микропередатчиком индивидуального электронного кода. Если вторая оценка риска была удовлетворительной, пассажир попадал из второй камеры в кабину скоростного подземного поезда, который доставлял его в зону финального социально-психологического контроля.
Скоростной подземный электропоезд пробегал расстояние примерно в десять миль за несколько минут. Это была 10-мильная запретная зона, ограждавшая место взлета самолета от внешнего мира. В зоне запрещалось пребывание людей и любых технических наземных сооружений за исключением систем обнаружения и локализации нарушений и нарушителей. Весь огромный комплекс аэропорта находился под прикрытием системы противоракетной защиты, немедленно уничтожавшей любой посторонний объект. Однако, как оказалось, даже самая изощренная система защиты бессильна перед ракетами, запущенными прямой наводкой на самолет с близкого расстояния В свое время террористы применили легкие ручные ракеты, а затем усовершенствованные самонаводящиеся ракеты, запускаемые вручную или из окна автомобиля, для поражения гражданских самолетов — авиаперевозки были парализованы повсеместно за исключением стран, принявших хавабитскую диктатуру, и мир оказался из-за этого на грани тотального экономического краха. Тогда пришлось строить принципиально новые аэропорты, в которых взлет и посадка самолетов протекали вне прямой видимости с земли — теперь никто посторонний не мог увидеть гражданский самолет.
Тоска, тоска, тоска, думал Билл в кабине электропоезда. Когда-то аэропорты были комфортабельными дворцами с роскошными магазинами и ресторанами, они были оживленными перекрестками мировых дорог, где красиво одетые, причудливо разнообразные люди чувствовали себя
