Придётся сделать тот же самый укол ей. Ещё неизвестно, как он подействует. По городу орудует банда добровольцев, которая всем делает один и тот же одинаковый укол. Ну, на людей-то, конечно, каждый раз действует одинаково и совершенно безотказно. Но здесь — другой случай. В таких случаях на некоторых не действует вообще, а на других действует, но исключительно странным образом.
Как им это удалось, что они поймали Виталюху.
Она говорит:
— На одном из предприятий проводили опрос сотрудников, подробное тестирование с надеждой найти у кого-то в ответах что-то особенное, что-то хоть чем — то отличное от остальных, хоть что-то не то. Очень трудно, и им никак это не удавалось, но потом милиции и органам надоело, и они стали проводить то, что они называли проба на спид: всем подряд, не раздеваясь, укол фенола сзади под лопатку. Складывали всех здесь же в заднюю комнату. Если на кого-то не действовало, ну, значит, так-то они и собирались его обнаружить. Дело было слишком серьёзное, чтобы ещё как-то его откладывать.
Ну, они ему сделали этот укол, а он не понял, он стоит и смотрит совиными сонными глазками и ещё по-дурацки спрашивает: что, мне уже можно идти?
Всякими анализами они к этому времени были уже сыты по горло, анализы не давали никакого результата. У одного, например, все выделения были в порядке, всё нормально, и моча, и кал, а как разрезали, как сделали ему вскрытие, так не обнаружили у него внутри ничего! Вы понимаете — ничего! Главный хирург бросил скальпель, испугался, выругался и убежал. Откуда у него моча бралась только. Хирурги, на самом-то деле, есть наиболее консервативный народ, они привыкли, что, с одной стороны, все люди, конечно, одинаковы, ты можешь сколько угодно, к примеру, отличаться своим поведением, пока ты здоров. Но если уже он хирург, и берётся за дело, если уже он его, пациента, разденет и разрежет — то тут они не допускают никаких вариантов, они хотят каждый раз видеть примерно одно и то же. Очень устаревший взгляд на вещи. А здесь тебе — никаких внутренних органов. Местами как творожная масса с добавлением молока, местами просто сплошная среда, мякоть плода, как сердцевина яблока, когда с него счищена кожура.
Это было на том самом заводе, где перед этим произошла большая утечка свинотала, так что они ничем особенно не рисковали. Никто не знал, что это, собственно, такое, и кто её подсунул в контейнер, эту гадость, до того как она вытекла в воздух. Возможно, что это сделал кто-то из тех, кто ещё раньше успел измениться, для того, чтобы вычислить кого-нибудь из своих.
Она говорила:
— Это, конечно, очень хорошо, что мы нашли друг друга. Это скорее всего теперь будет счастье для двоих, потому что едва ли у нас получится так, чтобы мы нашли ещё и кого-то третьего.
Но вот только что мы будем делать теперь вдвоём, я не совсем понимаю? Я не могу сказать про тебя, но у меня ведь там ничего нет! (При этом она показывает себе пальцем на такие места, про которые обычная женщина никогда такого не скажет.) Совсем, совсем ничего нет!
Это, с другой стороны, может быть и не так плохо, у меня там ничего нет, у других зато, в разных местах такое выросло, что они никому и показать не могут, если это только увидит простой человек, то тотчас же умирает (от страха).
Она говорила:
— Нетриахий, он и есть и был всегда самый красивый из нас. В нём внешне снаружи не было совсем ничего, что отличало бы его от человека. Как они догадались-то сделать ему анализ? Потому только, что он был оттуда? Но он и не был-то оттуда! Если бы всё было так просто. Но это задело и многих других, которые и не были, и не думали, и вовсе были непричастны. Во многих жилых домах в округе, а некоторых даже довольно далеко. Механизм этого совсем непонятен.
Да и анализ-то им не помог. Он уже собирался уходить, когда главный врач по чему-то там догадался. А анализы у него были в совершенном порядке. Он кричал тогда уже, как бешеный, когда его забирали: — Вы не имеете права, это произвол, я знаю, что анализы у меня в совершенном порядке! — Словно кто-то постарался сымитировать всё как можно лучше. При том, что всё это была только имитация.
Сегодня в первый раз увидел её. Ничего, не так страшно, как люди это рассказывали. Она теперь часто летает по городу, так что её многие видели. Только милиция почему-то всё не принимает меры, говорят, что милиция и вся эта братия почему-то заодно, но я лично знаю одного милиционера, он, как все милиционеры, конечно, заносчив и недостаточно разговорчив, но учтив и почему-то преисполнен ко мне особой симпатии, так вот по его глазам, по его реакции я понял, что милиции это самой на фиг не нужно, что милиция в растерянности и только притворяется, что все идет, как задумано, и что они контролируют положение.
Она летела, то снижаясь, то поднимаясь. Как будто ее носило ветром, хотя я — то, конечно же, знал. На всякий случай я поспешил укрыться в парадном. Хотя она определенно не пыталась меня преследовать. Говорят, что со взрослым и спокойным мужчиной она не может особенно-то ничего сделать, предпочитает нападать на слабых — неохраняемых женщин или детей. Но только если страх парализует силы человека… Что, собственно, чаще-то всего и бывает…
Я думаю так, что если бы она тогда на меня напала, она бы, конечно, несомненно убила меня…
Сегодня у метро какой-то козел раздавал голубые ядовитые ампулы. Милиция пыталась его забрать, но народ, создав толпу, неявно встал на защиту. Пока они до него протолкались, хитрюга уже успел куда-то слинять.
Двое в комнате. Она говорит:
— Сегодня поймали одного. Возле станции метро «Чернышевская» какой-то тип пытался раздавать голубые ампулы. Ампулы на поверку оказались ядовитыми. Пришла милиция. Его привели в отделение, стали выпытывать, расспрашивать, кто он и откуда такой. Но он ничего им не говорил. Совсем ничего. Потом они на минуту куда-то ушли, оставили его одного в камере, чудак прикусил язык и умер от потери крови.
Двое в комнате. Она говорит:
— Сегодня по радио была передача. Я уж не знаю, как они просочились в эфир. Но мне больше делать особенно нечего, так что я весь день сижу и слушаю радио, что, может быть, передадут что-то про нас или таких, как мы. Как правило, ничего не передают, но если сидеть день за днем, то можно что-то услышать. Я не знаю, сколько дней можно так просидеть. Но другого способа нет услышать что-то.
Так вот что они передавали. Есть сильные сомнения, что все эти люди — результат инцидента на химическом предприятии. Это не для того, кто хочет действительно что-то понять. Это только для того, кто хочет придумать легкое объяснение и на этом успокоиться. Никто, по существу, не знает, что это такое и откуда. Вчера снова произошла авария на другом заводе. Аварии происходят все время, о них просто очень мало сообщают. Но я сижу весь день, так что мне удается кое-что услышать, пока не запретили и не сняли из новостей. В воздух попало очень большое количество ядовитого вещества. Все умерли. Но вот только один не умер. Никто не знает почему. Пришла милиция. Ему сделали все анализы. Но ничего не нашли. Ровно ничего. Даже рентген ничего не показал. На снимке ничего не было видно. Тогда запросили власти и получили разрешение на вскрытие. У него не было внутри ничего. Никаких внутренних органов. Только сплошная однородная мякоть, ровная, как сердцевина яблока. Непонятно, как он только жил с такими внутренностями. Хотя, говорил медик, который вел передачу, если бы было понятно, как живет обычный человек с самыми обычными внутренностями. Это только говорят, что понятно, но на самом-то деле для медицины все эти внутренние органы представляют собой не меньше загадки, чем если бы там просто была однородная сердцевина. Так он говорил. Может быть, я чего-то не поняла, я не знаю, дальше шли какие-то профессиональные термины.
Тот парень, он тоже прикусил язык. И медик тот, что выступал, потом прикусил язык, когда его забрали в милицию. Милиция решила, что это он не просто так выступал, а чтобы привлечь внимание
