разберешь. Можно разве что освободить железнодорожное полотно да попытаться выправить погнутый рельс. Сержант сообщил об этом на базу. К вечеру, когда подойдет новая смена, пришлют технику.
– Наверно, рыли с тупиковой галереи, – сказал сержант. – Хотели зайти нам в тыл и надавать поджопников.
– Вряд ли, – ответил я. – Тут же такой завал. Думаю, и с той стороны то же самое. Надо бы проверить породу на устойчивость. А то не дай Бог свод здесь осядет. Все-таки детонация…
В этот момент третий из нашей группы – парнишка одного со мной возраста, парикмахер – позвал нас. Мы подошли, он, направив фонарь в сторону стены, на что-то показывал. На стыке бетонных панелей, которыми был выложен тоннель, раздвинут сноп кабелей, а дальше – дыра. Ее не сразу различишь в полумраке. Небольшой, но годный, чтобы через нее пролез человек, лаз.
Сержант нагнулся и посмотрел в темноту, потом взял фонарь, посветил.
– Давай-ка проверь, куда он идет, – сказал он мне.
Я сбросил автомат, снял бронежилет, присел у входа в лаз.
– И куда мне там ползти?
– Не дрейфь, не засыпет. Детонация, ядрен батон, перфорация…
13
В наушниках играла музыка – балет Прокофьева «Ромео и Джульетта». Но я не слышала, не слушала, впрочем, и выключить тоже не могла. Плеер был в сумке, сумка лежала у моих ног, потянуться к ней я боялась. Малейшее движение – водитель шептал дрожащим голосом: «Не двигаться!» – нарушится равновесие, и автобус полетит в пропасть. Метров пятнадцать по наклонной, вряд ли кто останется в живых.
Может, водитель заснул, может, еще чего – автобус вдруг дернулся, словно подскочил на кочке или камне, машину повело в сторону и вынесло на дорожное ограждение. То сдержало удар, однако погнулось, и, рассчитанное скорее на легковые автомобили, оно не смогло противостоять массе целого автобуса. Результат – мы висим над пропастью уже минут десять.
Я повернула голову: на другом ряду испуганная женщина смотрела на меня. На ее побелевшем лице особенно четко была видна кровь, струйкой стекавшая со лба. Видимо, ударилась о поручень. В салоне еще человек десять – заложники хрупкого равновесия. И вдруг позади послышался шум машины.
14
Проползти по лазу удалось полтора десятка метров. Дальше завал. Порода после взрыва сошла и здесь. Я потрогал рукой свод – вроде держится крепко, но черт его знает – лучше поскорее вернуться. И потом, тот, кто воспользовался лазом до взрыва, не смог воспользоваться им после него. Развернуться в узком проходе было невозможно – здесь одностороннее движение. Пришлось пятиться задом.
Оставалось, наверно, метра три обратного хода, как вдруг я услышал выстрел. Он прозвучал там, позади меня в тоннеле. За ним еще один. Что это еще такое? Я прислушался. Но больше ничего не услышал. Может, показалось? Поправил каску, на всякий случай нащупал рукой нож на поясе и снова стал пятиться.
15
Дядя действовал быстро: достал трос, прикрепил его к буксировочной проушине на джипе, затем доковылял до автобуса.
– Трос – в натяг. Потом на ручник ставь, – бросил мне, возясь с тросом. – Эй, водила хренов, – крикнул водителю автобуса. – По команде открывай задние двери. И давай первым. Понял?
Водитель автобуса кивнул. Я дал задний ход. Трос натянулся как струна, дядя проверил натяг.
– Наш джип только для подстраховки, – сказал. – Думаю, не утянет его. По всему видно: не утянет.
Голос его звучал не слишком уверенно. Но что было делать? Людей-то надо было спасать. Черт с ним с автобусом. Да и с джипом.
Я разглядел в салоне автобуса ту самую девушку, сестру охранника на фабрике. Она смотрела на меня через стекло, и я понимал, что она меня не запомнила. Да и как она могла запомнить? Она ж с братом разговаривала.
Дядя окликнул меня:
– К дверям давай, помогать будешь выпрыгивать, если что… Эй, как там тебя, открывай двери!
Водитель осторожно стал нажимать на кнопки. Но дверь не открывалась.
– Заело что-то!
Дядя вынул из багажника монтировку.
– Бей заднее стекло. Только осторожней кроши, чтобы никого не поранить.
Я зачем-то поплевал на руки, еще раз покосился на девушку.
– Эй там, – крикнул дядя, – все пригнитесь, сейчас стекла полетят. Да не бойтесь, все будет в ажуре.
Я осторожно потрогал монтировкой стекло. Затем легонько ударил. Из автобуса – чей-то испуганный крик. Я ударил сильнее. Автобус качнулся.
16
Отряд я проскочил благополучно. Специально остановился в тени, держался за руку, рукав весь в крови – в настоящей, не моей, но крови. Пара вопросов, кто-то сунул бинт и шприц с обезболивающим. Они двинулись дальше. Я подождал, пока бойцы скроются за поворотом. Откуда я мог знать, что меня ждало впереди?
Их было двое. Они заметили меня. Сержант поднял автомат.
– Стоять! Ты, что ли, раненый?..
– Я…
Он приблизился ко мне, луч от фонаря заскользил по моей руке.
– Дай осмотрю.
Я замотал головой:
– Не надо, как-нибудь сам дойду.
– Не ссы, боец! Я не только скотину валю, но еще режиком в мясине поковыряться горазд. Сейчас пульку вытащу без наркоза.
Он заржал, достал нож. Еще мгновение, и станет ясно, что раны у меня никакой нет. Значит, как минимум дезертир. Второй стоял в стороне и приглядывался к стене – где-то там должен быть мой лаз.
Сержант взял меня за «больную» руку. Я изобразил боль, согнулся в три погибели.
– Ой-ой-ой! – опять заржал сержант. – Неженка какая…
Первый выстрел ему в живот, второй – в другого, который даже не успел сообразить, что происходит.
17
Отец рассказывал нам – мне и брату, – что сначала в тоннель ходили молодые парни, ходили, чтобы поразмять кости в рукопашной. Бились с теми, с той стороны горы. Говорят, была когда-то такая забава: в чистом поле деревня на деревню. Бесцельно, беззлобно – молодая поросль не знала, куда девать избыток энергии. А тут то же: стенка на стенку, поначалу на кулаках, потом с кастетами и ремнями с пряжками. Побьются, разрядятся и разойдутся, утаскивая побитых. Потом это вошло то ли в привычку, то ли в традицию. Появилось оружие, появилась осмысленная стратегия и даже цель – выйти к противоположному входу в тоннель. Цель, которая, если разобраться, не имела никакого смысла. Я в этом ничего не понимала. Брат смеялся надо мной: потому что баба, говорил. Что там можно было увидеть – другой город, такой же как наш, но только у моря. Ничего нам в нем не было нужно. Мы могли в него приехать и так, на автобусе, поваляться на пляже, пообедать в кафе и ресторанчиках, сходить на танцы, а потом вернуться домой. И они точно так же катались к нам: погулять по лесу, пообедать в кафе, сходить на танцы или кино, а потом спокойно уехать обратно. Я и вправду не понимала.
Потом, кажется, поняла. Никакая это не традиция и не привычка. Необходимость – на уровне инстинктов – проявления мужественности. Если ты не ходил в тоннель, не бился с противником, значит, ты не воин, не мужчина. И все эти разговоры, что баба, что ничего не понимаю, – мужские игры. Просто нужно – и им, и тем, с другой стороны, – выйти стенка на стенку, почувствовать себя рыцарем, ковбоем, солдатом, помахать от души мечом, побросать ножи, пострелять из автомата. Детская игра в войнушку, которая в крови у мужчин. А риск, возможность погибнуть – плата за удовольствие, за выброс адреналина, за иллюзию
