должна была вытечь из твоего тела? — Она затрясла головой. — Ты подумал о еде. И — вот она, еда! Кто спас для тебя еду? Енифар.
— Ты моя великая госпожа, — сказал Арилье. — Ты наследница мира. Ты — дочь Морана, лучшее из его творений.
Девочка странно посмотрела на Арилье:
— Знаю.
А потом подошла к погасшему костру и принялась размешивать содержимое котелка коротенькой палочкой.
Арилье с трудом сел. Боль в спине почти прошла, осталась лишь слабость. Вчера здесь была фэйри. Не Ратхис — Ратхис явилась бы к Броэреку, который погиб неведомо где, неведомо как, — нет, сюда приходила Этгива. Вторая половинка погасшего существа. Она что-то сделала с Арилье, а потом исчезла. Енифар была при этом, но спрашивать у нее бесполезно, и на то есть две причины. Арилье посмотрел на две ветки, лежавшие возле кострища. Первая: Енифар не станет отвечать, если спросить ее о фэйри, потому что ревнует. Подумав так, Арилье мысленно убрал одну из веток и сосредоточился на другой. Вторая причина: в любом случае Енифар видела не то, что представлялось Арилье, и оба они почти наверняка видели не то, что происходило на самом деле. Вторую ветку Арилье тоже убрал из своих мыслей. Вот две причины воздержаться от вопросов касательно фэйри.
Ступив на дорогу до Калимегдана, Арилье невольно оказался в области сновидений, лживых и пророческих; но это были сновидения троллиного мира, и ложь их была троллиной, и пророчества здесь изрекались так, чтобы их понимали тролли. Арилье просто терялся среди них. Он никогда прежде не задумывался над тем, как мучительно очутиться в чужом сне и быть его второстепенным персонажем.
Они задержались на поляне лишь для того, чтобы подкрепиться остывшим варевом, собрать вещи и высвистать из леса лошадей. Арилье не захотел думать о том, куда подевались трупы; лошади, очевидно, были весьма сыты, их шкуры лоснились, и они облизывали губы длинными толстыми языками с видом полного довольства.
Енифар сама оседлала обеих лошадок и помогла Арилье забраться в седло. Затем они тронулись в путь.
Глава четырнадцатая
Они постоянно спорили и никак не могли прийти к согласию. Арилье любил леса, чего Енифар не могла ни понять, ни принять. — Как ты можешь чувствовать себя здесь уютно! — возмущалась девочка. — Сплошное лицемерие. Ты врешь, признайся? Да здесь под любым кустом может оказаться засада! Пробираешься сквозь чащу, колючки рвут твою красивенькую одежду, а вся добыча, какую можно съесть, либо зарывается в норы, либо сидит на верхушках деревьев. Чего тут хорошего?
— По-твоему, открытая равнина лучше? — отвечал Арилье. — Ползешь, как жук по столешнице, и любой враг видит тебя издалека.
— Зато и ты его видишь! — парировала Енифар.
— Ладно, скоро мы уже выберемся из лесов и снова окажемся на твоих любимых равнинах, — ворчал Арилье. — Посмотрим тогда, как хорошо и уютно тебе будет под четырьмя ветрами, когда никакого укрытия не найти, ни от дождя, ни от ветра.
— С чего ты взял, что нас ожидают дожди и прочее?
— Время от времени они случаются.
— Не обязательно.
— Обязательно. А уж если нет возможности спрятаться — то непременно. У природы тоже есть чувство юмора, и оно никогда мне не нравилось.
— Тебе никакое не нравится, ты вообще угрюмый, — сказала Енифар. — Я вот теперь, хоть убей, не поверю в то, что эльфы — все красавцы и весельчаки.
— Для начала, с некоторых пор я — тролль.
Енифар деланно рассмеялась:
— Уж тролли-то, в отличие от тебя, знают толк в хорошей шутке!
Арилье был рад любому разговору, который отвлекал Енифар от ее тяжелых мыслей. С тех пор, как они повстречали фэйри, девочка то и дело впадала в мрачное настроение. А когда она пыталась развеселиться, все становилось еще хуже: над какой-нибудь фразой, которая почему-либо представлялась ей забавной, Енифар принималась хохотать до истерики, пока у нее не начинали течь слезы. Тогда приходилось останавливаться, и Арилье по нескольку часов успокаивал свою спутницу.
Обычно насмеявшись и наплакавшись, Енифар засыпала. Арилье сторожил ее сон, который тоже никогда не был спокойным: спящая девочка хмурилась, хватала руками воздух, а иногда вдруг громко стонала сквозь зубы. Арилье клал ее голову себе на колени и распутывал длинные темные волосы. Аргвайр как-то говорила ему, что любую троллиху можно успокоить, расчесывая ее волосы. Но на Енифар это испытанное средство не слишком-то хорошо действовало. Однажды во сне она схватила Арилье за руку и стиснула так, что остались синяки.
Последняя ночевка в лесу выдалась беспокойной. Арилье ничуть не радовало то обстоятельство, что уже завтра они выберутся из леса и окажутся на голой равнине, простирающейся перед горами Калимегдана. Однако и лес с некоторых пор перестал казаться Арилье надежной защитой. Такого с эльфом еще не бывало. Ощущение безопасности и покоя, которое всегда охватывало его в лесу, исчезло. То, что обычно воспринималось как укрытие, вдруг превратилось в ловушку; там, где Арилье всегда видел друзей и союзников, возникли враги, шпионы, соглядатаи. Чудилось, будто древесные стволы раскрыли незримые прежде глаза и начали следить за Арилье и его маленькой подругой. Недобрые взоры провожали их, злые зрячие щели отслеживали каждое их движение.
Наверное, впервые в жизни эльф почувствовал себя по-настоящему покинутым. Разумеется, ему и раньше доводилось терять тех, к кому он привязался. Как и всякий, кто живет долго, Арилье хорошо знал, что такое утраты. Он тосковал по тем, с кем разлучался; и тем не менее происходящее было вполне понятным, нормальным. Кто-то погибал в бою, кто-то уходил, избрав себе другую участь, а с кем-то Арилье расставался по доброй воле. Все это было естественно, хоть зачастую и печально.
Но Арилье при этом всегда оставался собой. Он был эльфом, он носил имя Арилье, леса были его домом, его надежным убежищем. Не случалось еще такого, чтобы на эльфа восставала естественная для него среда обитания.
И вот это произошло.
Арилье остался один во враждебном к нему мире, и отныне не найдется ни одного места, где он мог бы обрести покой. Он не стал разводить костра, чтобы не тревожить заснувшую Енифар. Она положила голову к нему на колени, вцепилась пальцами в его одежду, разбросала волосы по земле и по его ногам. Время от времени она судорожно всхлипывала. Арилье вдруг подумал: уж не захворала ли девочка? Почему ее тревожат такие болезненные сны? Арилье не верил в то, что некто может насылать на другого видения. Если мрачные видения и приходят, то вызывает их та самая душа, которая их же и поглощает.
Может быть, Енифар сумели бы вылечить в эльфийских лесах…
Он вздрогнул, горько рассмеялся. Это была старая мысль, из прежней его жизни. Странно даже представить себе, как это выглядело бы: Арилье, побратавшийся с троллями, приносит к эльфийским владычицам больного тролленка… Стройные золотистые стволы изогнутся в отвращении, лишь бы не прикасаться к отступнику. Листва рухнет ему на голову и погребет его, и ему придется выбираться наружу под презрительный смех бывших соплеменников. А если он все-таки доберется до владычиц, то тролленок будет к тому времени уже мертв, потому что ни один тролль по крови не вынесет этого.
Пора бы отказаться от старых мыслей.
И Арилье начал думать мысли новые.
Лес перестал быть для него убежищем — не означает ли это, что лес превратился в убежище для кого-то другого?
Если чаща отвергла Арилье, значит, она приняла сторону его врагов.
