у нее был измученный, лицо осунулось. Ее разбудили в пять часов утра и сообщили краткую новость, что ее муж опять ранен в перестрелке. К счастью, из телевизионных новостей она скоро узнала, что раны неопасны.
– О Бад, – произнесла она.
Он слабо улыбнулся в ответ, почувствовав, как при этом потрескались его пересохшие губы.
– О Бад, – повторила она.
В углу комнаты с отчужденным видом стоял Джефф.
– Где Расс?
– Он не приехал, – ответила она. – Поехал с друзьями на озеро и не возвращался еще. Я не стала тревожить его звонком. Мне сказали, что с тобой все в порядке.
– Ну и отлично. Пусть порадуется своему поступлению в Принстон. Ничего страшного, что он не приехал.
– Когда все это кончится?
– Все, это в последний раз, я клянусь тебе, – ответил он.
Пришла медсестра и выгнала Джен и Джеффа из палаты. Им пришлось выйти в коридор. Больному был необходим покой и отдых, так как угроза шока еще не миновала. Правда, у медиков не было сомнений, что завтра он совершенно оправится.
Но, оказавшись в одиночестве и полной темноте, Бад не мог расслабиться и отдохнуть; он тихо лежал на спине, но покой не приходил, и сна не было. Перед ним мелькали сцены прошедшей перестрелки. Эти сцены появлялись перед его внутренним взором неожиданными вспышками, и, когда он думал, что кошмар прекратился, все начиналось сначала. Эпизоды схватки то вспыхивали, как крупицы пороха, то развертывались, как в замедленной съемке. Перекошенное лицо Оделла в самом начале. Вот оно. Черт возьми, Оделл мог уложить его в считаные доли секунды, так близко друг к другу они находились. Эта мысль вызвала у Бада приступ тошноты. Он вспомнил, как выхватил свой кольт, снял его с предохранителя и начал стрелять с неимоверной скоростью. Но ведь все могло получиться и иначе. Предположим, он выронил бы револьвер, или не успел бы снять его с предохранителя, или не успел бы выстрелить. Однако он выстрелил, и схватка продолжилась. Малейшее изменение в этой сложной последовательности обоюдных действий – и он труп.
Как много выстрелов он сделал! А если бы он стрелял расчетливее? Возможно, больше пуль попало бы в цель, если бы он аккуратнее прицеливался. Он отчетливо вспомнил, как целился в большие руки Ламара, державшие кольт. Как брызнула из них кровь, как оружие упало на пол. Забавно, но все говорят, что во время огневого контакта больше внимания уделяют оружию противника, чем ему самому. Это правило, а не исключение. Это оказалось истинной правдой.
Надо еще добавить, что дистанция была очень близкой. В перестрелке на близком расстоянии есть что-то фантастическое и невероятное. Каждый выстрел похож на повтор фильма об убийстве Кеннеди. Каждое действующее лицо выступало независимо от других, все вместе было похоже на какую-то бессмысленную мешанину, танец сумасшедших, в движениях которых нет никакого объединяющего их смысла. Очень забавно, что Бад, сделав столько выстрелов и получив примерно столько же в ответ, совершенно не помнил, чтобы он слышал хоть один выстрел! В ушах, правда, звенело, словно по ним били здоровенной дубиной. Он не помнил, сколько времени продолжалась перестрелка. Час? Скорее всего, две-три минуты. Ох уж эти огневые скоротечные контакты! Как мало пуль попало в цель! Даже великий Ламар стрелял не слишком хорошо. Вот вам и миф о выдающемся стрелке.
Бада преследовал свет вспышек выстрелов. После каждого выстрела из стволов вырывался поток раскаленного газа, который освещал все вокруг ослепительным блеском взорвавшейся звезды. Эти вспышки сбивали с толку и дезориентировали стрелявших. Может быть, из-за них при столь интенсивной пальбе так мало зарядов нашло свою цель? Что можно разглядеть посреди подобного фейерверка, перед которым меркнет иллюминация по случаю дня Четвертого июля? В каждой из ослепительных вспышек тем не менее таился возможный смертный приговор. Бад понимал, что вид этих вспышек будет преследовать его до конца дней.
Но больше всего Бада поразил Оделл. Это же сцена из фильма ужасов. Оделл шел к нему, несмотря на весь тот свинец, что Бад в него всадил. Он ведь видел, как била кровь из разорванного пулей сердца, как открылось пробитое горло, как пуля снесла кусок черепа. Но Оделл все равно шел, шел несмотря ни на что, нечувствительный к боли, возвысившись над смертью. Что заставляло его идти, каков был запас этой чистой животной ярости? А может, это вовсе и не ярость? Может быть, ярость не способна придать человеку такие силы, чтобы преодолеть то, что преодолел Оделл? Может, это была любовь? Единственный человек на свете, которого любил Оделл, был Ламар. По тем сообщениям, которые читал Бад, Ламар тоже искренне любил своего несчастного брата. Именно эта любовь заставила Оделла продолжить борьбу, невзирая на смерть. Ведь Бад убил его из третьего пистолета. А если бы он, как хотел, оставил этот пистолетик тридцать восьмого калибра дома? Ясно, что у умирающего Оделла хватило бы сил прикончить Бада. Черт возьми, этот маленький пистолет стоил тех денег, которые пришлось за него выложить!
На следующее утро к Баду пришел еще один врач, бегло осмотрел и сказал, что Бад будет жить по крайней мере в течение ближайших тридцати лет. После его ухода в палату один за другим вошли мальчики, одетые в строгие костюмы. Среди них был один не мальчик – полковник Супенский, представлявший здесь полицию штата, были там два следователя дорожной полиции, следователь из департамента шерифа округа Джексон. Лейтенант Гендерсон из БРШО почему-то отсутствовал.
Старшим в группе следователей являлся строгий молодой человек – прокурор штата.
– Как он себя чувствует?
– Он прекрасно себя чувствует.
– Готов ли он?
– Да, он готов.
– Не хочет ли он, чтобы при допросе присутствовал его адвокат?
– Ну, достаточно этих вопросов… – начал было полковник.
– Это стандартные, рутинные вопросы, которые мы задаем всем в случае допроса по поводу насильственной смерти, – заметил прокурор.
Рутинные вопросы кончились, они перешли непосредственно к делу.
Бад медленно, стараясь не упустить деталей, рассказал всю историю, ни словом, правда, не обмолвившись о своем посещении лейтенанта Джека Бегущей Антилопы. О перестрелке он рассказал самым подробным образом, не упустив ни одной подробности.
– Предупредили ли вы их, прежде чем начали стрелять?
– Предупредил ли я их? Я старался убить их!
– Вычеркните это из протокола, черт возьми, – велел полковник Супенский. – Он не то хотел сказать.
– Вы имели в виду именно то, что вы сказали, сержант?
– Нет, сэр. Я просто старался выжить. У меня не было времени на предупреждения. Я увидел оружие в руках преступника, из которого он пытался выстрелить в меня, поэтому открыл огонь без предупреждения.
Это продолжалось несколько часов: где он был, что он запомнил, где находились Оделл и Ламар, и так далее, и тому подобное.
Когда Бад понял, чего от него хотят, произошла любопытная сцена.
– Знаете, – сказал он, – я в течение трех недель готовил себе три пистолета, припас к ним пятьдесят восемь патронов. Я цацкался с этим оружием и амуницией, как старая дева с любимой шкатулкой. Но, черт возьми, если бы у меня было пятьдесят девять патронов, то Ламар сегодня был бы покойником.
Следователи ушли в шесть вечера. Командир, поговорив с ними, вернулся в палату и передал Баду хорошую новость.
– Мне кажется, что ты на славу потрудился, сержант. Мистер Акли полностью со мной согласен. Против тебя не будет возбуждено уголовное дело. Ты чист перед законом.
– Спасибо вам.
Он вышел, оставив Бада наедине с полковником.
– Отлично, Бад, – произнес полковник, молчавший на протяжении всего допроса. – Вот что я хочу тебе сказать. В тебе есть великолепный боевой дух, и то, что ты сделал, образец прекрасной полицейской работы. Мы гордимся тобой. Но, Бад, я должен сказать тебе, и это меня раздражает, – это не личная война. Ты не ковбой. Ты понимаешь меня? Сейчас наступили новые времена, мы работаем командой. Бад, я не имею права держать под своим началом одинокого волка, который действует на свой страх и риск из чувства личной мести. Я накажу тебя, клянусь Богом, если еще раз ты в одиночку повиснешь на хвосте у Ламара. Я могу привлечь тебя за незаконное ношение оружия, так как по всем правилам ты не имеешь права его носить, пока находишься в отпуске по болезни. Такая вот формальность.
– Я понял вас, сэр. Но хочу повторить еще раз: это не личная месть. Мне совершенно не хочется больше встречаться с сукиным сыном. Я бы хотел встретиться с ним только в суде, где мне придется свидетельствовать против него.
– Значит, ты понимаешь, что находишься в административном отпуске и не имеешь права посещать те места, где можешь столкнуться, заведомо столкнуться с Ламаром. Ты официально и формально освобожден от несения полицейской службы. Эта рутина в принципе ничего не значит, но я хочу знать, что ты понял, какой линии поведения надлежит придерживаться.
– Да, сэр. Я прекрасно все понял. Как только меня выпишут, я сразу поеду домой. Это единственное мое желание.
– Отлично, я тебе верю. И вот еще что. Я получил предварительные данные по Оделлу, хочешь послушать?
– Да.
– Ты поразил его тридцать три раза. Патронами сорок пятого калибра – четыре раза, тридцать восьмого калибра – тринадцать и девятимиллиметровыми пулями – шестнадцать раз. Все выстрелы попали в цель, поражения в большинстве своем пришлись в корпус. Три пули попали в голову. Патологоанатом утверждает, что пули произвели страшные раны. От него мало что осталось.
– Мне пришлось очень долго его убивать, это верно. – Бад непроизвольно
