лет назад.
Я просто ненавидела это имя.
– У меня был мастер-класс неподалеку отсюда, и я подумала, раз уж оказалась поблизости…
– Входите, входите. – Мама посторонилась, пропуская нас в дом, и оценивающе оглядела Алекса с головы до ног. – И представь меня своему другу.
– Мама, это – Алекс Кеннеди.
Я забыла предупредить Алекса о том, что мама не будет пожимать ему руку, так что он уже успел протянуть ладонь в знак приветствия. Впрочем, заминка длилась всего пару секунд, недостаточно долго для того, чтобы повисла неловкость. Муж моей матери, Хаим, показался из кухни в белой незаправленной рубашке, под которой выступал живот. С углов рубашки свисали сплетенные пучки нитей, цицит. Он энергично пожал руку Алекса, избегая обмениваться рукопожатием со мной.
– Оливия взяла с собой друга, чтобы познакомить с нами, Хаим. – Улыбка моей матери, должно быть, могла зажечь огни Бродвея. – Вы ведь проголодались, верно? Входите же! Мы только что закончили хавдалу[22]. У меня есть баранья грудинка, немного халы…
Когда я росла, любимый ужин моей мамы состоял из продававшейся навынос еды из «Макдоналдса». Теперь она стала постоянной клиенткой Бати Крокерштейна. Как-то мама сказала, что приготовление пищи ее детства служит лишним напоминанием того, откуда она родом. Очевидно, приятные чувства вызывал только процесс приготовления пищи, а не сама еда: живот Хаима показался мне наполовину больше, чем во время нашей последней встречи, в то время как мама оставалась крошечной, похожей на птичку.
– Мы просто заскочили на минутку…
– Что за вздор! – оборвал Хаим своим глубоким, низким голосом. – Вы останетесь, поедите. Расскажете, как у вас дела.
Скорее всего, Хаим не хотел вызывать во мне чувство вины за то, что не звоню так часто, как следовало бы, и все-таки именно это я и ощущала. По его мнению, все, что произошло между матерью и мной, было моей ошибкой. «Почитай отца твоего и мать твою» и все в том же духе. То, что Хаим не был моим отцом, в расчет, похоже, не принималось.
– Я бы поел. – Алекс потянул носом воздух. – Великолепные ароматы, миссис…
Он стрельнул в меня взглядом, и я продолжила:
– Каплан.
Мать просияла улыбкой и суетливо последовала через гостиную в кухню, жестом приглашая нас следовать за ней:
– Пойдемте! Заходите сюда!
У них были гости – семья, которую я не знала. Молодая пара, женщина с волосами, убранными в вязаную сетку, и в одежде, которая не демонстрировала ни одного лишнего дюйма голого тела. Мужчина в белой рубашке и черных брюках, как у Хаима, с окладистой темной бородой и пейсами. В коляске спал младенец, а ребенок ясельного возраста играл с кубиками на полу.
– Тови, Рувим, это – моя дочь Оливия. И ее друг, Алекс.
Глаза Рувима расширились. Не знаю, что стало причиной его удивления – моя одежда, эта черная обтягивающая футболка с изображением белого черепа и глазницами в форме сердец, контуры которых были выложены стразами? Или гостя так изумили цвет моей кожи, мои волосы? А может, то, как Алекс собственнически взял меня за руку, причем на наших пальцах не было обручальных колец…
– Приятно с вами познакомиться, – звонко, с нажимом произнесла Тови, явно стыдя мужа и вынуждая его кивнуть в знак приветствия.
– Садитесь, садитесь, – хлопотала мать вокруг стола, вытаскивая тарелки и столовое серебро для нас.
Мы ужинали не в тишине. Я не знала людей, которых обсуждали за столом, но мать старалась вовлекать меня в беседу так часто, как могла. И Алекса тоже. Мне было интересно наблюдать за своим спутником, тем, как непосредственно он держался в незнакомой компании, покоряя всех любезной манерой держаться и изъясняясь на чистом, почтительном языке. Я бы не удивилась, начни Алекс рассыпаться перед присутствующими в знаках искреннего почтения.
Он делал это ради меня, и при мысли о подобной заботе теплые мурашки забегали по телу. Непринужденность Алекса помогала и мне чувствовать себя легче, не смущая его своей семейной драмой. А еще я была искренне рада оказаться с матерью за ужином, который точно не закончится холодным молчанием или криками. Приятно было снова ощутить себя частью ее семьи.
– Итак, расскажи мне об этом молодом человеке, – попросила мать, когда я помогла ей убрать со стола.
Гости ушли, Алекс, извинившись, направился в ванную, а Хаим устроился перед маленьким телевизором в гостиной с пультом в руке.
– И давно вы вместе?
Когда мама говорила таким тоном, я могла бы притвориться, что со времен моей юности ничего не изменилось – если бы мне, конечно, так не бросались в глаза ее толстые чулки, юбка в пол, длинные рукава и парик, покрывавший ее голову. Подобным образом мама всегда беседовала со мной, когда я возвращалась со свидания во времена средней школы, и она сгорала от нетерпения услышать, как же все прошло. Сейчас мама говорила именно так, как в те годы, и мне хотелось ответить ей точно так же, как тогда, – откровенно. И все-таки с тех пор многое между нами изменилось. И это сделало меня осторожной, сдержанной.
– Я познакомилась с ним в декабре, – ответила я.
Мама открыла одну из двух посудомоечных машин под столешницей и начала складывать туда тарелки.
– Пользуйся этой машиной, она – для флейшига. Другая машина – для милхига.
Понятно: одна – для мяса, другая – для молочного, точно так же делились ее тарелки и столовое серебро, горшки и кастрюли. В былые времена мать наверняка посмеялась бы над подобными крайностями, но теперь она явно гордилась тем, что стала такой «фрум», такой благочестивой и набожной. Как будто если мать будет зорко следить за тем, чтобы ни одна молекула мяса не смешалась ни с одной молекулой молока – даже случайно, даже в этой несчастной посудомоечной машине, – это отправит ее прямо на небеса.
– В декабре, – задумчиво повторила она после паузы.
Мать явно считала месяцы, которые прошли с момента появления в моей жизни этого мужчины, прежде чем ей стало об этом известно. Я без труда читала мысли на ее лице. Раньше я позвонила бы ей сразу же после того, как мы с Алексом впервые поцеловались. Теперь мы с матерью не разговаривали месяцами, и мужчина, которого я решила познакомить с ней, явно не подходил под категорию «просто друг».
– Что ж, – сказала мать, когда я ничего не ответила. – Он кажется очень милым.
В этот момент в дверном проеме появился Алекс:
– Могу я чем-нибудь вам помочь?
Мама резко обернулась, пораженная этим мужским вторжением в исключительно женские владения.
– О… благодарю вас, Алекс. Но вам лучше пройти в гостиную, чувствуйте себя как дома.
Подвергнуть Алекса такому испытанию? Неловкой беседе с Хаимом, который наверняка будет очень мил, но так и не сможет поладить с этим «гоише бойчиком»? Нет, я не могла обречь на это мужчину, которого любила. Вытерев руки кухонным полотенцем, я отошла к Алексу.
– Вообще-то говоря, мама, нам пора. Наше возвращение домой затянулось, уже довольно поздно.
Она обернулась:
– Ах! Тебе завтра рано вставать? Пойдешь в церковь?
Я вздохнула:
– Нет, мама. Просто работа.
Эмоции быстро сменяли друг друга на лице матери, к ее губам приклеилась напряженная, неестественная улыбка. Маму явно не порадовало то, что я уезжаю так скоро, но она не смогла скрыть удовлетворения от мысли о том, что я не пойду в церковь завтра утром. Правда, мать считала, что я могу пойти на одну из трех оставшихся на этой неделе месс. Возможно, мне стоило успокоить ее и признаться, что я вообще перестала ходить в церковь, но существовали некоторые темы, которые мы не соглашались
