но, подобно да Винчи, считал, что опыт – это еще сырьевой материал, и поэтому чувственное восприятие находится на нижней ступени познания.
Обратимся к познанию, «особо ценимому учеными». «Хотя существует много различных искусств, однако есть одно искусство из искусств –
Кардано, к сожалению, не попытался развить эту интересную мысль, но в процитированном отрывке доброжелательно относящийся к Миланцу американский историк В. П. Д. Уайтмен увидел «смутное предчувствие декартовского метода или, по крайней мере, ощущение его необходимости».
Значительно подробней Кардано говорил о способе познания «общего через частное». Таким способом, по его мнению, должен быть математический, или, точнее, математико-логический способ, ибо его утверждения справедливы для общего, поскольку присутствуют и в индивидуальном. Например, «свойство треугольника, состоящее в равенстве суммы его углов двум прямым углам в связи с тем, что внешний угол равен сумме двух внутренних углов, с ним не смежных, одновременно является и общим, и полностью индивидуальным, то есть оно справедливо как для отдельного треугольника, так и для бесконечного ряда треугольников. Следовательно, достоинство геометрии состоит в том, что она обеспечивает нам знание бесконечное и в то же время определенное. Поэтому природа наша и познается как бесконечная, что она в одном содержит бесконечные возможности».
Но Кардано указывал и на определенную ограниченность математико-логического способа, который может обеспечить познаваемость, но не объяснить причину. «Если предположить, что внешний угол треугольника равен двум внутренним, прилегающим к той же стороне, то это есть указание не на причину того, что это действительно так, а только на то, что служит исходной точкой нашего познания».
При всей незавершенности методологической концепции Кардано в ней явственно просматривается намерение уйти от неоплатоновского представления о математике как о «мистике чисел» и поставить ее на службу рациональному методу познания.
Другое рациональное начало в мышлении Кардано проявляется в его постоянной заботе о практическом использовании сил природы, об улучшении условий человеческого существования: «Я учил о бесчисленном множестве и других вещей, но главным образом обращал внимание на то, чтобы люди умели применять знакомство с природными явлениями на практике различных искусств и профессий». Он словно перекликался с Декартом, искавшим философию практическую, «при помощи которой, зная силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех других окружающих нас тел так же отчетливо, как мы знаем различные занятия наших ремесленников, мы могли бы точно таким же способом использовать их для всевозможных применений и тем самым сделаться хозяевами и господами природы». Шла ли речь о дымоходах, воздуходувных машинах или устройстве отхожих мест, Кардано всегда выступал не как кабинетный философ или математик, оперирующий абстрактными понятиями, а как «инженер Ренессанса», чувствующий и признающий примат техники.
Но как совместить рациональный дух Миланца с верой в силу амулетов или метопоскопию? Почему он иногда избегал объяснения причин и, не обращаясь к эксперименту, довольствовался личным свидетельством: «Я это видел»? Почему инженер и математик в области зоологии и геологии оставался своеобразным медиумом и поэтом аналогий? Почему болезненно суеверный Джироламо искал «естественные» объяснения всему необычному? Почему он скептически относился ко многим установлениям религии, но подчинял судьбы людей, стран и даже религий власти звезд? Почему опытный врач и тонкий наблюдатель не сомневался в справедливости «рецептов» типа: «Для того чтобы вылечить перемежающуюся лихорадку, нужно мешать мочу, выделенную больным в течение приступа, с мукой и вылить все на дорогу; если голодная собака вылижет эту смесь, то лихорадка перейдет к ней и больной выздоровеет»? Как сопоставить алгебраические открытия и те «предсказания», которые иначе как умственной патологией не назовешь: «Из коровьего навоза родятся 252 таракана, из которых 14 будут раздавлены, 27 умрут, будучи перевернутыми, 22 будут жить в щели, 80 выйдут прогуляться во двор, 42 укроются под виноградной лозой возле двери, а остальные отправятся в путешествие»?
«Не является ли астрология тем иррациональным утком, который, соединяясь с рациональной основой его критики чудесного, образует гетерогенную ткань его мышления?» – высказал догадку Ж. К. Марголэн. Но звезды оказались бы в весьма затруднительном положении, разрешая социально-экономические противоречия, о которых Кардано писал как гражданин и патриот. Убежденный сторонник астрологического детерминизма, господствующего якобы над всем, что происходит в мире, он, по мнению А. Корсано, одновременно глубоко верил в «могущество времени, которое все разрушает и все возвращает на «круги своя», которое есть «число движений» и, следовательно,
Итак, иррационалист и рационалист постоянно боролись в сочинениях Кардано. Характерный пример: врач из Тура высказал мнение, что намагниченные иголки можно безболезненно вводить в тело. Кардано, допускавший причинную связь в форме «симпатии – антипатии», воспринял такое утверждение с доверием и включил его в одну из своих книг, но уже со ссылкой на собственный опыт как на критерий истины: «Я воткнул в кожу моей руки иглу, предварительно потертую о магнитный камень, и на этот раз впечатление от укола было очень слабым; я почувствовал, как игла прошла весь мускул, почти напрямую, но никакой боли не ощутил».
Рациональное объяснение Миланец находил и несоответствиям между астрологическими предсказаниями и подлинной человеческой судьбой. Свои ошибки в истолковании гороскопа Эразма Роттердамского он объясняет фразой: «Ты [Эразм] все-таки победил жестокость неба обаянием своего красноречия». И как бы отвечая на возражения Кальвина по поводу множественности судеб людей, имеющих один гороскоп, Джироламо писал: «Каждый человек, получивший в удел такой гороскоп, отнюдь не будет вторым Эразмом, но большинство из тех, кто входит в эту категорию, узнают, совершенно так же, как и он, в своей, отличной от его, судьбе благоприятный оборот».
Иногда Кардано искал подкрепление иррациональному толкованию в здравом смысле. Он, в частности, соглашался, что «амулеты из драгоценных камней приносят удачу их владельцам, особенно если они рождены под знаком Венеры», но тут же добавлял: «.было бы абсурдно думать, что амулеты способствуют успеху в военных делах тем, у кого нет ни храбрости, ни выучки, или позволяют непорядочному человеку заслужить покровительство князя». Так оккультные свойства драгоценных камней подкрепляются весьма рациональным «дополнением».
Сам предмет исследования устанавливает отношение к нему со стороны Кардано: в математике, которая причинности не подчиняется, аналогии являются лишь частью словаря терминов, и они никогда не искажают смысла его деятельности и результатов. Что же касается «натуральной философии», то здесь возможна любая система аналогии, и к рациональным объяснениям примешиваются странные гипотезы и подозрительные свидетельства. Если все животные, растения, минералы связаны сетью определенных соответствий, то принцип причинности переходит в принцип универсальной гармонии и научная основа, соединяющая явления, становится все более тонкой.
Конечно, противоречия в мышлении Кардано объясняются и неустойчивостью его психики, и излишним легковерием (наиболее странные утверждения Миланца основаны на письменных свидетельствах других авторов, рассказах и слухах).
Но главное в том, что Кардано как ученый (да и как личность) принадлежал одновременно двум эпохам: зарождавшейся эпохе нового знания, с ее буржуазным индивидуализмом, рационализмом и безграничной верой во всемогущество математического доказательства, и уходящей эпохе «магической философии».
Отвергнув гипотезы, силлогизмы, дедуктивные умозаключения – эти излюбленные приемы схоластов, мыслители Возрождения искали новые средства познания окружающего мира, мира реального, постоянно и чудесно изменяющегося, а не созданного воображением теологов, ортодоксальных толкователей Аристотеля. Эти поиски привели к возникновению двух методов, двух направлений исследования природы – метода «чистой эмпирики» и метода «магической философии». Эмпирики сконцентрировали свои усилия на обнаружении отдельных природных явлений, которые имели практическую ценность для человека, способствуя росту благосостояния человеческого сообщества и его процветанию. В меньшей степени
