железяку о стену. Параллельно с этим занятием он читал надписи, оставленные предыдущими генерациями пленников:
ДАР-ЭЛЬ, ТЫ — СЦУКА!
СВОБОДА ЕСТЬ БЛАГО, ДОСТУПНОЕ ЛИШЬ СОВЕРШЕННОЛЕТНИМ ДЕЕСПОСОБНЫМ МУЖЧИНАМ БЕЛОЙ РАСЫ И ГЕТЕРОСЕКСУАЛЬНОЙ ОРИЕНТАЦИИ
НЕ ЗАБУДУ МАТЬ РОДНУЮ
ТРАХАЛ Я ТВОЮ МАТЬ
И ТВОЮ МАМУ ТОЖЕ
В ОЧКО
ДОЛОЙ ДУШИТЕЛЯ СВОБОД ГЕНЕРАЛА ЗОДА!
ТРАХАЛ Я ТВОЕГО ЗОДА
В ОЧКО
ЭТО НЕ ТЫ ЕГО, А ОН ТЕБЯ, ДЕБИЛ!
СОЛНЫШКО БЫ УВИДЕТЬ, ХОТЬ ОДНИМ ГЛАЗКОМ…
На этих словах в желудке Кира заурчало так яростно, что он бросил свою работу и заколотил ногой в дверь.
— Эй, душители свобод, изверги, жрачка сегодня будет?
Не ответило ему даже эхо. К тому же замка на двери не обнаружилось, зато обнаружились следы свежей сварки. У арестанта зародилось нехорошее подозрение, что соседи-покойнички скончались вовсе не от недостатка витамина Д. Скорее смерть их имела нечто общее с недостатком калорий в принципе.
Схватив железку, Кир атаковал бетон стены. Бетон поддаваться не желал. Кир опробовал бетон на зуб. Зуб бетон не грыз. Не удалось и пройти через стену, даже с разбега. За тонким слоем чего-то, что лишь с виду напоминало бетон, обнаружился гладкий, холодный и непроницаемый материал. Стекло, решил Кир, потирая разбитый лоб. Или обсидиан. Мысль об обсидиане навеяла нехорошие ассоциации с ритуальными ножами и жертвоприношениями. Отчаявшись, Кир рубанул пол, и от кончика железяки неожиданно побежала небольшая трещинка. С новыми силами Кир принялся ковырять неподатливую субстанцию. Он успел нанести еще два или три удара, когда пол под его ногами заколыхался, как в бурю утлый челн, и разъехался в стороны. Киру пришлось отпрыгнуть, чтобы не рухнуть в провал. Из провала раздалось пыхтение, чертыханье и показалась засыпанная бетонной крошкой голова. Голова была буйноволоса, седа и бородата. Голова проморгалась, огляделась и, всплеснув невидимыми руками, простонала:
— Тридцать семь лет работы, и все впустую! Я копал не туда!
Кир ошарашенно спросил:
— Ты кто, человече?
Голова поворочала глазами, обнаружила Кира и грустно сказала:
— Мой милый, вы видите перед собой несчастного Жор-Эля, некогда Хранителя этой прекрасной планеты, а сейчас не более чем высохшую треску.
Ноги под Киром подкосились. Он плюхнулся на задницу и прошептал:
— Папа?
ИНТЕРЛЮДИЯ № 2. ДЕВОЧКА-СМЕРТЬ
Хозяин: Из любви к родине солдаты попирают смерть
ногами, и та бежит без оглядки. Мудрецы поднимаются
на небо и ныряют в самый ад — из любви к истине.
Землю перестраивают из любви к прекрасному.
А ты что сделал из любви к девушке?
Е. Шварц. Обыкновенное чудо Когда у Кира спрашивали, где он познакомился с Иркой, Кир в ответ обычно врал. Не то чтобы он был правдив в принципе — слово правды падало из его уст столь же редко, как жемчужина совершенной формы из клюва пресловутого соловья. Но про знакомство с Иркой он врал с особенной настойчивостью: то ли они повстречались в театральной студии, то ли в загранкомандировке, то ли на горнолыжном курорте, то ли в личном Айдахо Кира. Последнее, впрочем, было не так уж далеко от истины.
Размокшие листья платана на асфальтовой дорожке напоминали следы чудной птицы Сирина, а красные кленовые листья — маленькие препарированные сердца. Студенты медицинского шлепали по лужам вслед за профессором к кирпичному корпусу больницы. В этот дождливый день пациентов в парке было мало, и потому Кир сразу заметил девушку. Девушка стояла на лужайке, окруженной высокими старыми липами. Липовые листья в изобилии усыпали мокрую землю у нее под ногами, но хороводом кружились вокруг девушки листья клена, желтые, алые и оранжевые. Девушка была ослепительно красива. То есть в другое время и в другом месте она могла быть красавицей или дурнушкой: бледное личико, острый носик в россыпи веснушек, длинные светлые волосы и глаза переменчивого цвета. Сейчас глаза девушки, в тон больничному халатику, были бирюзовы, с зеленым лиственным просверком. В другое время и в другом месте, говорю, но здесь и сейчас она была прекрасна. Кир остановился. Пожилой профессор оглянулся и сказал: «Ах, эта. Гебефрения. К сожалению, довольно поздний диагноз».
В этой жизни Кир был студентом-медиком, но сейчас забота его была не медицинского, а скорее кулинарного рода. Молодое вино диво как хорошо, если в него добавить капельку осеннего безумия. Безумие летнее очаровательно с сангрией и портвейном, а зимнее безумие неплохо идет с ледяным шампанским и айсвайном. Но молодое, не перебродившее еще вино из урожая этого года требует осеннего безумия. Кир обещал Джентльмену доставить пару склянок для ежегодного пира, который Джентльмен устраивал по случаю праздника урожая. Для этого он и топал сегодня с однокурсниками, начинавшими практикум в городской психлечебнице. Сейчас, однако, он отстал от товарищей и шагнул на размякшую почву лужайки. Под ногами хлюпало, из палой листвы сочилась вода. Девушка кружилась. Кир мог бы поклясться, что однокурсникам просто увиделась худая курносая девчонка, безумная сомнамбулка, запутавшаяся в случайном смерчике. Кир знал лучше. Никакого ветра сегодня не было и быть не могло. Листья слетели с дорожки и поднялись в воздух, потому что послушались девушку.
Заметив Кира, девушка остановилась, и кленовые пятерни опустились на траву вокруг нее. Танцовщица посмотрела на Кира, склонив голову к плечу и улыбаясь.
— Я тебя где-то видела. Ты знаешь Веньку? — Не получив ответа, она капризно топнула ногой и продолжила: — Меня тут заперли, потому что считают, что я ненормальная. А я просто ищу Веньку. Он потерялся где-то на полдороге. Вовка меня здесь запер, потому что ревнует. Он знает, что, хотя мы и женаты, я всегда любила Веньку, а не его. Он скучный. А ты не скучный?
Кир усмехнулся:
— Я всякий. Но со мной обычно не скучно.
Девушка приблизилась к нему и, откинув голову, заглянула Киру в глаза. От ее взгляда Киру почему-то стало неловко, хотя сам он без застенчивости пялился и в очи записных див, и в оловянные зенки убийц.
— Ты не врешь. Странно. Обычно ты врешь, а сейчас — нет.
Определенно, с этой девушкой было неловко. Но интересно.
— Мой старый друг устраивает сегодня вечеринку. Хочешь пойти со мной?
— Я не могу. Здесь ворота железные и забор. И охранник в будке.
— Ничего, со мной тебя выпустят.
— А снаружи не страшно?
