Воспрянув, он рванулся б в исступленьи, Чтобы прервать поток грозящих бед: Глумление над браком, злой навет, Пятно для юных, мудрому забота, Невинности погибель без оплота. Когда меня за гнусность, злобы полный, Ты обвинишь, я упаду во прах, Ослепну я и задрожу, безмолвный, И обольется кровью сердце. Страх Сильней вины. Не может впопыхах Он ни бежать, ни защищаться ложью И смерть зовет с мучительною дрожью. Убей он сына моего, изменой Вонзи кинжал свой в царственную грудь, Не будь родным мне, другом мне не будь, — Я мог бы свой поступок дерзновенный Хоть защитить иль совесть обмануть И объяснить все жаждою отмщенья… Но за позор я не найду прощенья. О, если все об этом преступленьи Узнают!.. Ненавистно… Не должно В любви быть ненависти. В униженьи Я буду умолять ее. Одно Страшней всего — отказ. Но все равно. Сильней рассудка воля. Кто смирится Пред старостью, тот пугала боится'. Меж совестью и волею горящей Безумец в колебаньи устает. От добрых мыслей он бежит, дрожащий, И подстрекает злобные вперед. И наконец уж близится исход: Все светлое исчезло с беспокойством, Все низменное кажется геройством. Он говорит: 'Она коснулась ныне Моей руки, смотрела мне в глаза, Когда я говорил о Коллатине, Страх за него сменяла в ней слеза, В лицо бросалась краска, как гроза. То розой на снегу она алела, То, будто снег, лишенный роз, бледнела. Ее рука в моей руке дрожала, И благородный страх то волновал, То грустью ей вонзался в грудь, как жало… Но я ее сомненья разогнал, — И нежный крик так дивно прозвучал, Что будь Нарцисс цветущий недалеко, Не бросился б, влюбленный, в глубь потока. Зачем же здесь увертки, оправданья? Немеют все при звуках красоты, Ничтожества страдают за желанья; Цветок любви не любит темноты. Любовь! Меня ведешь, как кормчий, ты. Кого зовет на подвиг это знамя — Будь даже трус, в нем вспыхнет смело пламя. Прочь, глупый страх! Долой все рассужденья! Почтенье, разум, ждите седины. Где глаз мой, там и сердце без боренья. Печаль и поза мудрости нужны. Их гонят прочь лучи моей весны. Желанье — вождь; красавица — награда, И для нее погибнуть сердце радо. Как заглушают плевелы пшеницу, Страх похотью тлетворной заглушён. С сомненьем, с жаром похоти блудницы Уж крадется, прислушиваясь, он, Как слугами коварными, смущен То тем, то этим шатким убежденьем. То — перед миром, то — пред нападеньем. Небесный образ мысль его ласкает, Но Коллатин с ним крепко обручен. Взгляд на нее все мысли омрачает, А тот, что на супруга обращен, Велит бежать, бежать отсюда вон, Волнует сердце доблестным призывом; Но, лживое, осталось сердце лживым. И низменные силы, подстрекнуты Отважным видом своего вождя,
