Позорный грех на ложе к ней проник. О, если б можно смыть его слезами, Лились бы слезы жгучие годами! Утраченное ей дороже жизни. Он отнял то, что рад бы потерять. Миг близости ведет к борьбе опять, Блаженства миг — к бессменной укоризне. На похоти — презрения печать. Ограблены невинности богатства. Беднее похоть после святотатства. Как пес иль сокол, жертвой пресыщенный, Теряет легкость, ловкость и чутье И пропускает часто, полусонный, Любимую добычу, — так свое Желание насытивши, ее Он в эту ночь берет и оставляет, Прожорливостью волю возбуждает. Бездонный грех, который не измерит Живая мысль. Желание пьяно. Но прежде, чем себя оно проверит, Исторгнет все, что им поглощено. Когда полно гордынею оно, Узда не сладит с похотью горячей И ждет, когда та станет жалкой клячей. Тогда устало, с вялыми щеками, Нахмурив брови, слабая бредет Нетвердым шагом, с мутными глазами, Оплакивая дело, как банкрот. В ней сила есть, и похоть совесть гнет: Здесь пир ее. Когда ж опустит крылья, Прощенья просит, плача от бессилья. Случилось так и с властелином Рима, Столь жадно добивавшимся утех. Он сам себе судья неумолимо, Он сам себе бесславие за грех, Алтарь души разрушен, и со всех Сторон летит несметная забота И требует сурового отчета. Ответствует душа: ее клевреты В позорном бунте стены потрясли, Нарушили священные заветы, Земным страданьям грубо обрекли И сделали рабынею земли. В предвиденьи она все это знала, Но против воли злой не устояла. Всю ночь его терзают думы эти. Плененный победитель! Для него Жестокой раной стало торжество, Не облегчит ничто ее на свете. Без сил добыча бедная его, Она несет ярмо его желанья, Он — тяжкий груз преступного сознанья. Он, робкий пес, ползет трусливым гадом. Она, ягненок раненый, дрожит. Он сам себя презрением казнит, Она ногтями тело рвет с ним рядом. Он, весь в поту от ужаса, бежит, Минувшее блаженство проклиная. Она горит, терзается, рыдая. Так он уполз, раскаяньем придавлен. Она одна. Позор — ее тюрьма. Он ждет зари, угрюм и обесславлен. Она взывает к небу, чтобы тьма Не покидала мира. 'Ночь нема, А свет дневной все скажет, все ответит И мой позор в глазах открытых встретит' И кажется, что всем позор тот ясен, Как ясен им, и оттого глаза Хотят, чтоб мрак был вечен и ужасен, Чтоб страшный грех таился, как гроза, Иначе все, все выдаст днем слеза. Как влага сталь ест ржавчиной упорной, Она в лице оставит след позорный. Она клянет покой, отдохновенье, Да поразит ей очи слепота! И слышит сердца страшное биенье, Велит ему оставить грудь. Пусть та,
