Кровь устремилась в тихий тот покой, Где госпожа, владычица спала, — Вещать про нападенье и разбой; Ее от сладких снов оторвала И хриплым криком в трепет привела. Раскрылся взор ее, глядит смятенно И меркнет, ярким светом ослепленный. Представьте женщину, что сладко спит И страшным сном в ночи пробуждена; Ей мнится, призрак перед ней стоит, И всеми членами дрожит она. О жуть! Но Коллатинова жена При пробужденье видит пред собою Не привиденье — существо живое. Как раненая птица, перед ним Лежит, дрожа; все чувства смятены. Зажмурилась; насильник ей незрим. Мелькают тени, ужаса полны, Расстроенным умом порождены, Который, рассердясь, что слепнут очи, Рисует ужасы во мраке ночи. К ее груди, как к мраморной стене, Его рука припала — злой таран; Нащупать может сердце в глубине — Властителя, что страхом обуян И сам себе наносит сотни ран; Но будит он не жалость, а желанье, — Разбив стену, проникнуть дерзко в зданье. Как зычная труба, его язык Врагу переговоров шлет сигнал. Из одеяла глянул бледный лик; Ей надо знать, зачем злодей напал. Тарквиний молча ей растолковал. Она ж поведать молит неотступно, Чт_о_ вызвало его на шаг преступный. Он отвечает: 'Лик прекрасный твой, Что лилию заставит побледнеть И розу покраснеть в досаде злой, Обрек меня огнем любви гореть. Из-за него решил я завладеть Твоей твердыней. Шли себе укоры: Тебя предали мне твои же взоры. 'Коль ты бранить меня захочешь, — знай: Расставила краса тебе силок. Смирясь, моим желаньям уступай. На утоленье страсти я обрек Тебя; я все преграды превозмог. Хоть разум убивал мое решенье, Но вновь твоя краса звала к свершенью. 'Я знаю: много бед мой шаг влечет; Я вижу: розу тернии блюдут; Я понял: змеи охраняют мед; Но впрок раздумья мудрые нейдут, Мое желанье к благу не ведут; Оно лишь зрит красу твою влюбленно, К ней рвется против долга и закона. 'Я взвесил в сердце, сколько породит Поступок мой страданий, зол, скорбей. Но пламени ничто не угасит, Не остановит ярый бег страстей. Раскаяния слезы из очей Прольются; суждены мне срам, укоры, Но я стремлюсь в объятия позора'. Сказал и, римский меч свой обнажив, Над ней занес. Так сокол в небесах Парит, крылами жертву осенив И хищным клювом нагоняя страх. Под соколом-мечом лежит в слезах Она и слышит речи рокотанье, Как птица внемлет бубенца бряцанье. 'Лукреция, моей должна ты быть, — Он говорит. — Иль силу применю; Решил тебя на ложе погубить, И с жизнью отниму я честь твою. Презреннейшего из рабов убью, К тебе подброшу, стану клясться дерзко, Что вас убил на ложе страсти мерзкой.
