Как мрамор, горд бездушной белизною? Ужель ты мук любви не испытал? Да женщиной ли ты рожден земною? Когда бы так она была тверда, Ты вовсе не родился б никогда. Молю, не дли невыносимых пыток, Одно лобзанье, милый, мне даруй. Какой от губ моих — твоим убыток? Ответь мне — или сразу поцелуй: С лихвой я возвращу тебе подарок, И каждый поцелуй мой будет жарок! Не хочешь? Ах ты, каменный болван! Безжизненная, хладная статуя! Раскрашенный, но мертвый истукан! Ты не мужчина, раз от поцелуя Бежишь, — в тебе мужского только вид: Мужчина от объятий не бежит!» Излила гнев — и будто онемела, Грудь стеснена, окостенел язык; Она других любовь судить умела, Но в тяжбе собственной зашла в тупик: И плачет от бессилия, и стонет, И речь невнятная в рыданьях тонет. То льнет к нему умильно, как дитя, То сердится, то за руку хватает, И пальцы с пальцами переплетя, Удерживает и не отпускает; То взор отводит, то глядит в глаза — И шепчет, обвивая как лоза: «Любимый мой! в урочище весеннем, За крепкою оградой этих рук Броди где хочешь, будь моим оленем, Я буду лесом, шепчущим вокруг; Питайся губ моих прохладной мятой, Пресытишься — есть ниже край богатый: Там родинки на всхолмиях крутых И влажные ложбины между всхолмий, Там ты в чащобах темных и глухих Укроешься от всех штормов и молний; Нигде не встретишь хищного следа, Пусть лают псы — им входа нет сюда!» Адонис рассмеялся — и тотчас Две ямки на ланитах проступили: Их вырыл Купидон, чтоб в смертный час В сей нежной упокоиться могиле; Хитрец предвидел: не погибнет он, Но будет вновь любовью воскрешен. Две этих ямки пропастью бездонной Разверзлись пред Венерой. Мрак и тьма! Как ей хватило духу, оскорбленной, Снести удар и не сойти с ума? О, как могла она, любви царица, В спесивца бессердечного влюбиться? Но что теперь ей делать, чем помочь? Слов больше нет, и ожиданья тщетны. Из плена рук ее он рвется прочь, Моленья остаются безответны. «О, смилуйся, не покидай меня!» — Но он уж мчится отвязать коня. Но что это? Испанская кобылка Из ближней рощи, празднуя весну, С призывным ржаньем, всхрапывая пылко, К Адонисову мчится скакуну; И конь могучий, зову не противясь, Спешит навстречу, обрывая привязь. Плечами он поводит, властно ржет — И прочь летят пеньковые подпруги, Копытом острым Землю бьет в живот, Рождая гулкий гром по всей округе; Зубами удила сминает он, Смиряя то, чем сам бывал смирен. Над чуткой холкой дыбом встала грива, Раздуты ноздри, пар из них валит, И уши прядают нетерпеливо, А взгляд, что кровью яростной налит
