давно уже тайно поженились. Деловито, без всякой торжественности их обвенчал в Гринвиче судовой священник; только на этом условии Роза соглашалась переехать на Холборн-пассидж. Мать Уильяма умерла родами, и повитуха отвезла младенца к своей сестре в Годалминг; там он и жил до трехлетнего возраста. Ничего этого Уильям не помнил, а отец не просвещал его на сей счет. Вскоре после того, как мальчику стукнуло три года, его перевезли на Холборн-пассидж, и Роза встретила его с распростертыми объятиями. Но малыш отвернулся и заплакал. Зато в магазине ему понравилось, и вообще, как однажды заметила Роза в разговоре с мужем, «книги ему больше по вкусу, чем люди». На самом деле Роза была озадачена и обижена поведением ребенка. На все ее попытки приласкать Уильяма тот отвечал откровенным пренебрежением. Когда мальчик подрос, она частенько расспрашивала его, как дела, но он отделывался короткими ответами, порой лишь кивал или отрицательно качал головой. Сам же никогда с ней не заговаривал, а в тех редких случаях, когда они оказывались в комнате одни, сразу брал в руки книгу или отходил к окну. За прошедшие годы в их отношениях ничего не изменилось.
Спустя месяц после открытия «Музея Шекспира» она как-то за завтраком обронила мужу:
– Можно подумать… Передай-ка мне сливы. Можно подумать, он здесь вообще не живет.
– Бессмертие его зовет,[84] Роза.
– И к чему оно, когда тут – дом родной?
– У него из ума нейдет Шекспир. Ничто и никогда его теперь не удовлетворит.
– Что ты несешь, Сэмми! Не умничай.
– Он уверен, что здесь ему не место. Мы ему неровня. Он птица более высокого полета.
– Ну да, того же, что Мэри Лэм. Знаешь, она за эту неделю уже дважды приходила. Говорит, посмотреть на Шекспировы бумаги.
– Она же дама, Роза.
– А я, выходит, нет?
– Причем дама молодая.
– И, если хочешь знать мое мнение, страшна как смертный грех.
– Согласен. Но Уильям не то, что прочие юнцы. Он способен заглянуть ей в душу.
– Сквозь какие очки, хотела бы я знать.
– Он выделяет ее из всех Видит в ней свое спасение.
– От чего?
– От нас с тобой.
Внизу скрипнул отпираемый замок.
– Тише, – сказал Сэмюэл. – Он вернулся.
Все последние дни Сэмюэл внимательно следил за перемещениями сына, особенно когда тот уходил из дома. Вот и вчера утром, едва за Уильямом закрылась дверь, он поспешно выскочил из лавки. Дождавшись, пока сын свернул за угол, Сэмюэл затрусил следом. Уильям, полагал он, направился к особняку своей благодетельницы, где хранятся бумаги шекспировской эпохи. Сэмюэлу не терпелось добраться до этой дамы и расспросить ее хорошенько. Уильям быстро шел по узкому переулку, что вел прямиком на юг, к Странду. Путь был ему явно знаком. Уильям уверенно, не сбавляя шагу, огибал лоточников и экипажи, которые вечно запруживали улочки возле «Друри-Лейн». Попробуй не упустить его из виду, когда приходится протискиваться меж бесчисленных пешеходов, обходить кучи мусора и конского навоза, увертываться от корзин и бочонков, с которыми снуют туда-сюда разносчики. Наконец Сэмюэл вновь углядел Уильяма: тот уже переходил Странд. К счастью для Сэмюэла, движение на улице застопорилось из- за скопления экипажей, и он поспешил нагнать сына. Уильям двинулся по Эссекс-стрит, что ведет к Темзе, но внезапно свернул налево и исчез.
Сэмюэл прибавил шагу; для мужчины солидной комплекции он двигался на удивление легко и проворно, отчасти благодаря урокам танцев, которые брал когда-то на Рассел-сквер у учителя-француза, обучавшего его котильону и полонезу. Когда Сэмюэл дошел до угла Эссекс-стрит, Уильям уже пересек Деверё-корт. Отец осторожно выглянул из-за кирпичного дома: сын как раз толкал тяжелую деревянную дверь Миддл- Темпла.[85] Дверь вела прямо в большой открытый двор. Но входить было рискованно: там сын заметил бы его сразу. Да и как иначе: неприметным Сэмюэла едва ли назовешь. Но отступать он уже не мог. Очень вероятно, что шекспировские сокровища припрятаны в закоулках самого Миддл-Темпла. Сэмюэл толкнул дверь и огляделся. Уильям стоял спиной к нему у фонтана; Сэмюэл поспешно юркнул в ближайший дверной проем и там затаился. До него долетал плеск струй, падавших в чашу фонтана, и воркованье голубей возле воды. Долго ждать ему не пришлось, все очень скоро разъяснилось. Мимо Сэмюэла, не поднимая глаз, прошла закутанная в шаль женщина, и он ее сразу узнал. Мэри Лэм. Так у них тут свидание!..
Сэмюэл выглянул из своего укрытия. Парочка стояла у фонтана, и Уильям указывал пальцем в сторону здания, где находится зал Миддл-Темпла. Именно там играли «Двенадцатую ночь» вскоре после того, как Шекспир ее сочинил. Уильям и Мэри, тихо переговариваясь, обошли фонтан. Может, лучше оставить их в покое? Ясно же, что сын не собирается навещать свою покровительницу, поскольку занят делом более интимного свойства. Робкий голос совести или чувство такта подсказывали Сэмюэлу Айрленду, что пора прекратить преследование. У него не было охоты наблюдать, как его сын ухаживает или попросту волочится за женщинами.
Мэри с Уильямом свернули в соседний Памп-корт и остановились полюбоваться старинными солнечными часами и каменным барельефом, символизирующим всепожирающее Время.
– Уверен, – сказал Уильям, – что Шекспир вовсе не жаждал быть похожим на своего отца. Он его любил, но стать таким же не хотел.
– Разумеется, он не хотел стать мясником.
– Я не про то веду речь. Он страшился неудач в жизни, вот я о чем. Пусть даже неудача выеденного яйца не стоит, она все равно – неудача. Он ненавидел долги. Ненавидел жалость окружающих. – Они шли по двору, мимо Круглой церкви тамплиеров. – У него был ясный ум. Воля. И бешеная энергия.
– А честолюбие?
– Естественно. Иначе разве смог бы он совершить такое?… Взгляните на горгулью над тем проходом.
– Чарльз говорит, что эта церковь похожа на задник для какой-нибудь пантомимы.
– Ваш брат любит причудливые сравнения. Зайдемте?
Они вошли в прохладный круглый неф, где кольцом расположились лежащие навзничь изваяния рыцарей.
Эти старинные надгробия заинтересовали Мэри. Переходя от одного к другому, она вглядывалась в каменные лица. В воображении возникали древние, мерцающие огнями дымные залы. Кругом собаки, менестрели… Когда она подняла голову, Уильяма рядом не было. Он поджидал ее снаружи.
– В такой атмосфере невольно чувствуешь тягу к благочестию, – сказал он. – Но я терпеть не могу минутной или отрешенной от жизни добродетели.[86] Эти рыцари жили на вольном просторе. Там было их место. В миру.
– По-моему, их нельзя винить за то, что они прилегли, – робко сказала Мэри. Как же мало она его знает, мелькнула у нее мысль. – Наверняка они утомились в своих походах.
– Зато им случалось заседать в суде Королевской скамьи и прогуливаться перед его зданием. А вот чего добьемся мы? Чем вспомянут
– Но вы-то уж наверняка знаете, что теперь ваше имя будет навеки связано с Шекспиром, не так ли?
Уильям рассмеялся.
– И всё? Вы думаете, человек может этим удовольствоваться?
– Да, и таких очень много.
– Вы еще не раскусили меня, Мэри. Эти бумаги – только начало. Согласен, отчасти мне с ними повезло. Большая честь найти… то, что нашел я. Но раз уж я приобрел известность, нужно этим воспользоваться. Показать, чего я на самом деле стою.
– Чарльз предсказывает вам большое будущее. По его словам, у вас редкий талант.
– К чему же?
