терявшийся под высокими сводами этого старинного храма…
Единственным спокойным зрителем этой оргии оставался верховный жрец… Он поднял молот и снова ударил в гонг. Все сразу умолкли и взглянули на него. Жрец молча указал рукой на идолов, на которых тотчас же обратились взоры всех.
Но что это? Чудо или просто дело рук жрецов? В эту минуту круглые, безжизненные глаза идолов казались глазами живого существа. Лламя светилось в их искусственных зрачках. Они ислучали такой сильный свет, что присутствующие невольно, в первое мгновение, закрыли глаза. Воцарилась гробовая тишина, ибо все чувствовали, что торжественная минута приближается.
Это чудо, — глаза идолов казались живыми, — столь обычное для верующих и повторяющееся каждый такой праздник, — означало, что всемогущие боги желают возвестить народу свою волю. Индусы, сохраняя по — прежне — му молчание, опустились на колени и наклонили головы до самой земли. Стоять на ногах остался только один верховный жрец. Протянув руку к таинственному треножнику, он произнес:
— Боги высказали свою волю. Боги хотят крови! Тотчас же один за другим на середину храма стали выходить верующие. Сначала шли низшие жрецы, аколиты Тиравалювера, отличимые по огромному тюрбану, покрывавшему голову каждого, и по широкому кольцу в форме змеи, которое у них было вместо серьги. Эти люди с восхищенными лицами, с полуопущенными ресницами, с руками, скрещенными на груди приблизились к алтарю трех божеств. Они на мгновение наклонили головы перед божеством, затем подняли их, обвели взглядом толпу и верховного жреца и начали сами себя истязать: один прокалывал себе острой иглой насквозь щеки и губы; другой сильным ударом кулака выбивал себе зубы и выплевывал их вместе с кровью на алтарь; тот рвал себе бороду, этот кромсал ножом свои руки и грудь или, держа кинжал в правой руке, отсекал себе пальцы на левой… А на некотором расстоянии от них группа факиров с обнаженным торсом наносила друг другу удары металлическими прутьями с зазубренными краями. И кровь, струясь по телу, испещренному рубцами, медленно струилась на пол…
И все это делалось без единого крика или стона, без жалоб и вздохов, а напротив, радость светилась в их глазах, устремленных кверху, как будто они видели там разверзтые небеса и в них свою богиню, улыбающуюся им… Оркестр, невидимый теперь, аккомпанировал этой сцене странными, хватающими за душу звуками… лампы и факелы, казалось, пылали сильнее, и ночные птицы, влетавшие в храм через отверстия в кровле, кружились над головой фанатиков, тяжело хлопая крыльями и испуская зловещие крики, гармонировавшие с этой отвратительной сценой.
Между тем толпа заволновалась, по рядам ее прошел смутный говор, шептанье… Шум возрастал с каждой минутой и, наконец, превратился в сплошной гул, крик, вылетавший из тысячи ртов этих опьяненных пляскою и кровью фанатиков.
— Вирвир! Вирвир!
— Вирвир! — спокойно произнес верховный жрец повелительным голосом.
Слово «вирвир» означало последние, самые ужасные и самые отвратительные испытания, разыгрывавшиеся только тогда, когда религиозное воодушевление верующих доходило до пароксизма. Пока Тиравалювер отдавал приказания, над толпой стоял все тот же гул. Нирванисты с лихорадочным нетерпением ожидали зрелища, крови и мучений, от вида которых содрогнулся бы всякий другой. В вирвире не участвовали, как в обыкновенных испытаниях, простые туги, выходившие на добровольную пытку прямо из толпы. Только немногие избранные были достойны этого, и назначение жертв зависело от самого кровожадного божества.
Вот каким образом это происходило.
Верующий, отдающий себя на волю идолов, подымается на пьедестал и трижды обнимает изображение Джа — герната или Баларамы. Если изображение остается неподвижным, он удаляется, ибо боги не желают принимать его жертвы собой; если же, напротив, жертва принимается, то тогда, по новому чуду или, вернее, благодаря искусству жрецов, поднятые руки идола опускаются и прикасаются к плечу просящего.
Последний, радуясь этому знаку благоволения со стороны богов, спускается с возвышения, провожаемый завистливыми взглядами остальных нирванистов, и предается испытаниям, какие он сам себе выбрал.
В большинстве случаев это так называемое испытание гарпуном. Человек обнажает верхнюю часть своего тела и приказывает связать себе руки и ноги.
Затем его ставят под железным крюком, свешивающимся с потолка, как раз перед изображением идолов. Этот крюк глубоко вонзается в обнаженную спину… еще мгновение и… жертва блоком подымается на воздух, обрызгивая кровью всех близко стоящих. В таком положении ему привязывают к ногам веревку и начинают раскачивать в ту и другую стороны, пока он тяж естью своего тела не сорвется с крюка, оставив на нем куски мяса и крови, и не рухнет на обагренную его же кровью землю.
Однако расстроенное воображение фанатиков выдумывает еще более ужасные сцены, которые невозможно изобразить пером.
Вот, например, старик с искалеченными членами, что он считает за счастье, с восторженным выражением лица спускается с пьедестала и, схватив топор, отрубает себе кисть левой руки и кладет ее на алтарь в виде жертвы кровожадному божеству, потрясая своей отрубленной рукой. Вот уже двадцать лет он добивается, чтобы выбор богов пал на него, и сегодня он принят своей богиней. Что ему значит рука, когда сами боги остановили на нем свой выбор, осчастливили его своим прикосновением! А сколько людей завидуют ему старику, и готово отдать в жертву не только одну кисть, а все тело, даже самую жизнь…
Немного дальше молодая девушка приближается к жаровне, находящейся на мистическом треножнике, и хладнокровно кладет свою руку на горячие уголья. Мясо и кожа горят, распространяя вокруг неприятный запах, а она держит на огне руку до тех пор, пока кость совершенно не обнажается. Девушка все время улыбается и ждет пока не обуглится кость.
А там молодой человек, еще совсем юноша, взял щипцы, засунул их в рот и., через несколько мгновений бросил на землю, к ногам, свой вырванный язык. И ни один мускул не дрогнул у него на лице.
Храм все обагрялся кровью: она течет целыми струями по алтарю; ею залиты идолы, она собирается в канавки, прорытые вокруг центрального столба и треножника. Атмосфера храма сделалась тяжелой, удушливой, напитываясь испарениями теплой крови. Глаза идолов горят по — прежнему, но не зеленым пламенем, как вначале, а красным! Из их ртов выползают змеи и медленно обвиваются вокруг туловища. Змеи шипят и обнажают свои ядоносные клыки; вытянув шеи, они ползают по алтарю между кусками человеческого мяса, по лужам крови, по ногам этих несчастных людей, тянущихся вереницей друг за другом обнимать идолов и предавать себя мучениям. Невидимая музыка замолкла. Вместо нее раздается ритмическое пение факиров, которое можно сравнить с завыванием собак, издыхающих от голод; факиры воют и воют, пока в изнеможении не падают без чувств на землю.
Тут Тиравалювер снова поднял свой молот и трижды ударил в гонг. Затем, взойдя на третью ступеньку яшмовой лестницы, чтобы его видела толпа, он сделал знак, что хочет говорить.
Все остановилось; глаза идолов потускнели; факиры замолкли, и все со вниманием обратились к верховному жрецу. В этом внезапно воцарившемся молчании было что-то магическое. Ясно, что великий момент наступил.
— Братья, — начал верховный жрец, — богиня Кали присутствует при наших таинствах и благословляет их. Но мы не прославили ее в достаточной мере. Намостается выполнить великое дело посвящения в таинство.
— Сегодня богиня дает нам нового владыку, святого, избранного ею, чтобы заменить меня, избранного после семи лет общения с Кали, в недрах очистительной смерти!
— Этот святой, наш владыка, — Сукрийяна. Во все время, пока не сменились семь раз двенадцать лун, он пребывал погребенным у ног богини. Пусть она сделает знамение, и Сукрийяна оживет. Пусть Сукрийяна оживет и владычествует над нами. Братья, помолимся же, чтобы свершилось это чудо! Да услышит нас Кали! И пусть Сита, жрица ее, с непорочным и прекрасным лицом, как цветок лотоса, явится нам и откроет завесу, отделяющую от нас вход в его священную гробницу!..
