Не таким Каифа представлял себе предпасхальный день. Он должен сейчас находиться в Храме, принимать почетные делегации от городов, доставляющих в храмовую сокровищницу свои дары, благословлять жертвенных ягнят и заседать в Синедрионе. Вместо этого он ходит от одного ненавистного порога к другому. О чем беседовали эти двое: безбожник с богохульником? Наверное, им не трудно было сговориться. Он сам свел их. А теперь нужно идти к идумейскому порочному царьку и просить его суда. Каифа уже сожалеет о своем решении передать Иисуса римскому суду. Сейчас он убил бы его собственными руками. А солнце, уже высоко поднявшееся над Святилищем, печет ему в спину, словно подгоняя его. Вся эта история должна закончиться до заката. К вечернему жертвоприношению Верховный жрец должен стоять у алтаря в священном облачении и знать, что Израиль чист для Пасхи.
Толпы паломников с удивлением взирают на странную процессию, состоящую из Верховного Жреца, коллегии священников и узника в цепях. Они поднимаются на Сион, минуют Геннатские ворота и оказываются в древней части города. Слева от них по пологому склону лежит Нижний город до узкой полоски моста через Тиропеон к горе Мориа, на которой сверкает золотом Храм. Справа - дворец Ирода с тремя огромными башнями Гипик, Фазаил и Мариамна. Гвардейцы Антипы у массивных ворот дворца смотрят на процессию с недоумением. Каифа велит им доложить о своем желании говорить с тетрархом Галилеи.
Человеческое самолюбие обладает замечательным свойством быстро разрастаться и заполнять собою все пространство, когда его пересаживают в новую, более просторную посуду. Каифа не был законоучителем, как Гиллель, не был теологом, как Филон, не был нашритом, как Иохонан. Он был ничтожеством, которому случай и хватка помогли взобраться на вершину власти. И только должность возвышала его над остальными. Лишенный должности, он мгновенно стал бы никем. И тем больше он дорожил своим единственным знаком отличия. Его чудовищно разросшееся самолюбие, это корневая система души, питающаяся экскрементами власти, не желала расставаться со своим горшком. Он лишится должности через десять лет. Племенник Антипы Агриппа, ставший царем Иудеи при Калигуле, сместит его с этого места, которое он занимал почти тридцать лет, и Каифе будет казаться это ужасной несправедливостью, оскорблением самого Господа, которому он так усердно служил.
А пока он стоит у ворот дворца Ирода в роли жалкого просителя, - и ему это как кость в горле. Он, Верховный Жрец Яхве, терпит невыносимое унижение, дожидаясь, пока будут уведомлены царские уши о его прибытии. Наконец, им открывают ворота, и гвардейский сотник ведет их к дворцу. Они проходят через роскошный парк с фонтанами, цветниками и голубятнями, затем по мраморной лестнице через холлы попадают в тронный зал, где Антипа изображает из себя царя Израиля, которым не является. Придворные, музыканты, танцовщицы, карлики и дикие звери окружают его. Самолюбие Каифы наталкивается на тщеславие Антипы, как коса на камень.
-Что привело тебя ко мне, Верховный Жрец Иосиф Каифа? - самодовольно вопрошает он, поглаживая свою крашеную хной бороду, завитую в мелкие кольца, как у царей на ассирийских барельефах.
Каифа не назвал Пилату истинное преступление узника. Не намерен он сообщать его и этому идумейскому наследнику. Он повторяет свое обвинение.
-Этот человек возмущал народ в Храме и называл себя Мессией - царем иудейским. Он из Галилеи, тетрарх Ирод, и Понтий Пилат направил его к тебе.
-Он уже был у Пилата?
-Да.
-И он не осудил его?
-Это твой подданный. Прокуратор решил, что он не вправе осуждать за тебя.
Антипа задумывается. Он с детства привык жить среди интриг и политической борьбы. Ему известно, что вчера римлянами была учинена бойня. Это еще одна политическая ошибка Пилата. А теперь он посылает к нему виновника, который якобы инициировал это событие. Антипа не желает быть причастным к этому делу. Жаль, что у него испорчены отношения с проконсулом Сирии Вителлием из-за парфян, и он не может сообщить ему об очередной жестокости его подчиненного. Но он может через своего племянника Агриппу в Риме донести это до императорского двора. Старик Тиберий дорожит стабильностью в империи и не поощряет тех, кто раздувает конфликты. А Пилат жаждет войны в Иудеи.
-Кто он?
-Иисус из Назарета.
-Из Назарета? И чей он сын?
-Сын плотника Иосифа по документам.
Антипа весело смеется, и свита вторит ему. Каифа с ненавистью смотрит на эти хохочущие рожи.
-Вот не думал, что мой конкурент будет из плотников. Думаешь, он мне соперник? - усмешливо спрашивает он Верховного Жреца.
-Он возмущал народ.
-Он делал это не в Галилеи, а в Иерусалиме. Вот если бы я был иизаильским царем, я бы его покарал. Но в Иерусалиме есть римский наместник. Отведите его к Понтию Пилату.
С огромным возмущением Каифа почти выкрикивает:
-Тетрарх Ирод! Ты должен провести суд над самозванцем.
-Сын плотника назвал себя царем. Если я буду судить каждого безумца на этой земле, у меня не останется времени на остальное. А ведь я царь по рождению.
-Он называл себя Мессией.
Антипа внимательно всматривается в равнодушного к их разговору узника.
-Сын плотника, не хочешь что-нибудь сказать? Я разрешаю.
Иисус молчит.
Каифа в ярости бьет его посохом.
-Говори!
Скопец безмолвствует. К тому же он не пил воды со вчерашнего ужина, и его язык присох к горлу.
-Ты много говорил в Храме. Почему сейчас молчишь?
Каифа бьет Иисуса посохом опять. Антипа досадливо морщится и вальяжно взмахивает своей пухлой рукой, унизанной перстнями:
-Будь любезен, Каифа, избивай его в другом месте. У меня здесь празднуют Пасху. Мы веселимся.
-Но он называл себя Мессией!
Царь становится серьезен и говорит со значением:
-Хватит с меня одного мессии. Пусть этот будет ваш.
Каифа его понимает. Казнь Иохонана сильно испортила репутацию Антипы в народе. Казнь еще одного пророка, кем бы он ни был, ему не нужна. Он даже желает, чтобы это пятно легло на совесть Пилата или Синедриона. Покидая дворец, Верховный жрец бормочет:
-Проклятый сын Исава!
Он проделывает обратный путь к крепости Антония по другой дороге. Каифа не идет через Геннатские ворота и мимо Голгофы по городской окраине, но сходит прямиком в город на переполненные улицы. Его душит желчь от того, что он сам себе нашел это унижение. На рынке, у дворца Хасмонеев, в колоннаде горожане и паломники почтительно расступаются перед процессией и с любопытством смотрят ей вслед. Прошел уже слух, что это тот самый лжепророк, из-за которого произошло вчера кровопролитие в Храме. Самые жадные зеваки тянутся за этой странной группой. По дороге Каифа выстраивает в уме примерный план предстоящего разговора с Пилатом. Он понимает, что прокуратор откажется от повторного суда, если его не принудить. Но это нельзя делать во всеуслышание. Даже по отношению к заклятому врагу Каифа придерживается классовой солидарности: нельзя порочить власть на глазах простонародья. Принуждение должно пройти с глазу на глаз.
У ворот претории у Каифы начинается одышка. Пот течет по его телу. Он должен выиграть партию с противником, который никуда не торопится, а сам он в цейтноте. Какие неравные условия! Но ему необходима победа. Из ворот выходит грек Лисий и спускается вниз.
-Мне нужно поговорить с правителем, - едва отдышавшись, заявляет Каифа.
Трибун одним взглядом оценивает обстановку и дружелюбно говорит:
-Прокуратор не откажется от своего решения. Иосиф Каифа, почему бы вам самим не казнить этого преступника?
