валкой, утиной походкой пришлепала к кровати.
– Вон чего боится… – сказала хриплым, низким голосом. – Нынче у всех от энтого испуг случается.
Она подобрала длинный подол и уселась на лавку. Плошка в ее руке свернулась набок, и потекла вода. Старуха не замечала.
– Хоть отливай, хоть не отливай – все одно… Никакая сила не берет. Ох-ха-ха…
Наталья достала из плошки замысловатый вензель застывшего воска, поднесла ближе к свету и вдруг отдернула от себя руку, отнесла подальше от лица.
– Вот-вот, девонька, – вздохнула старуха. – Как ни кинь – все клин.
Андрей встал с кровати, подошел к Наталье, взял у нее восковую отливку. Долго рассматривал, крутил перед глазами, пока воск, согревшись от рук, не стал мягким и скользким.
– Чего глядишь? Шкилеты – они всяко шкилеты, – заключила старуха. – Должно, грех великий на душу взял. Эвон как теперь мертвяки-то тебя достают. Достают и корежат. И еще корежить будут.
Андрей смял, скатал в комок отливку и сжал в кулаке. Теплый воск полез между пальцев. И цветом он был черный, словно смешанный с гарью и сажей.
– Дай-ко, дай-ко сюды. – Старуха отобрала воск. – Нынче эвон сколь народу еще отливать. Весь народ испуганный… Осатанели, дак что, дак куды теперя?..
17. В ГОД 1919…
Высокое небо и звонкий воздух будоражили душу, хотелось дурачиться по-мальчишески и смеяться просто так.
Андрей выехал со двора и пришпорил белого жеребца. Укатанная полозьями улица поблескивала, как накрахмаленный ситец, конь бил ее копытами, высекая искристый снег, слепила до слез белизна, и в этом чистом мире, заботливо ухоженном природой, казалось, не могло быть ничего грешного и порочного…
Белый конь вынес его к сельской площади, где полукругом вдоль церковной ограды был выстроен полк. Андрей придержал жеребца, благодарно похлопал его по горячей шее, поправил кубанку и перекрестье ремней на груди. Красноармейцы еще не видели своего командира, стояли плотными колоннами, толкались плечами, и над заиндевелыми штыками и шапками вздымалось облако пара, вырываясь из сотен ртов. Перед строем на вороном дончаке, каменно застывшем средь белого снега, восседал комиссар Лобытов, правая рука Андрея, в окружении ротных командиров на разномастных и разнопородных конях. Андрей поискал взглядом фигуру Ковшова среди них и не нашел. Оказалось, что Ковшов стоит подле своей роты на левом фланге, наполовину невидимой за церковью. Его бойцы, смешав строй, грудились в толпу и прыгали, греясь на морозе.
Расставшись после побега из «эшелона смерти», Андрей встретился с Ковшовым лишь вчера, хотя уже был наслышан, что по лесам бродит диковатый и никому не подвластный партизан Ковшов с «архаровцами», объявивший себя Стенькой Разиным. Доходили слухи, будто непокорный «атаман» ищет его, Андрея, полк и хочет примкнуть только к нему, ибо к другим частям Красной Армии не имеет доверия. В какой-то мере это льстило Андрею, однако, помня «подвиги» Ковшова и в «эшелоне смерти», и потом, на воле, Андрей ждал этой встречи с настороженностью. И часто думал, представлял, как она произойдет. Говорили, что «Стенька Разин» – человек гордый и самолюбивый, а его партизаны – ребята лихие и души не чают в своем «атамане». Почему-то верилось, что судьба обязательно еще раз сведет их, Березина и Ковшова, да и трудно не встретиться, если вся война идет вдоль нитки Транссибирской железной дороги. И вот вчера, на исходе дня, тремя ротами Андрей взял село Купавино. Белые вырвались на тракт, намереваясь безнаказанно отойти на восток, но угодили в засаду, бог весть кем устроенную. И мало кто ушел, завязнув в глубоких снегах. Когда Андрей прискакал к месту засады, отряд Ковшова стоял, выстроившись на тракте, в полном вооружении и с небольшим обозом.
– Принимай к себе, – сказал без лишних слов «Стенька Разин». – Не держи зла.
– Нагулялся? – смеясь, спросил Андрей и подал ему руку. – Слыхал, слыхал про тебя!
– И я про тебя слыхал, – сдержанно ответил Ковшов.
– Тогда забудь партизанскую жизнь, – серьезно посоветовал Андрей. – У нас – регулярная армия и дисциплина. И революционные законы.
Ковшов глянул из-под заиндевелых бровей, шевельнул могучими плечами, ответил неопределенно:
– Может, оно и хорошо…
Его реакция была понятна: нынешний Отдельный полк Андрея Березина еще совсем недавно был таким же партизанским, вольным отрядом, а сейчас гляньте – самый боевой полк в Пятой армии!..
Этой же ночью Андрей получил приказ разместить полк на отдых, а самому с небольшим отрядом настигнуть банду Олиферова, ушедшую на север сквозь тайгу, отбить тылы и обозы и еще глубже загнать белых в снега – «до полного их в нем растворения»…
И вот после долгих боев Андрей решил провести смотр-парад. То было первое всеобщее построение полка за последние три месяца. А тут еще пополнение – отряд Ковшова, зачисленный как Восьмая рота.
Андрей подобрал поводья и неспешной рысью выехал на площадь.
Комиссар Лобытов привстал в седле, заорал, выпуская трепещущее облако пара:
– Смир-р-рна-а!..
Но голос потонул в громогласье восторга. Вскинутые винтовки чертили небо белыми от инея штыками – пока стояли, надышали на штыки…
Андрей снял кубанку и поскакал вдоль развернутого полка. Крик «ура!» покатился волной, забился над площадью, и на за–снеженной звоннице ему отозвались колокола тихим, торжественным гулом. Комиссар Лобытов скакал рядом и не мог спрятать улыбку от радости. Наконец засмеялся открыто и потряс кулаком:
– Да здравствует наш дорогой товарищ Березин! Слава вождям красного воинства!
И полк вторил ему – разноголосо, но дружно:
– Ура!
Андрей остановился у церковных ворот, посередине строя, надел кубанку и встал на стременах. Выждал, пока бойцы успокоятся, выровняют ряды, заговорил отрывисто:
– Братья мои! Товарищи красные воины! Поздравляю вас с победой!
И вновь подождал, пока дополощется и опадет над строем трое–кратный крик, рассеется пар у лиц и умолкнет низкое гудение промерзших колоколов на звоннице.
– Вчера взяли Купавино! Без потерь! Вот как мы научились воевать и бить врага! А нынче получен приказ – отдыхать!
Над полком вновь заметалось «ур-ра!..» Едва рассевшаяся на деревьях стая галок дружно взлетела, и гомон птиц смешался с человеческими голосами. Андрей обернулся назад и увидел, что к церкви подтягивается длинный обоз из крестьян–ских саней. Кони шли внатяг, мощные струи пара из ноздрей доставали земли.
– Что за обоз? – коротко спросил Андрей комиссара.
Лобытов подъехал вплотную, нога к ноге. На молодом улыбчивом лице возникли печальные складки и застыли от мороза.
– Убитых собирали, – сказал он. – Теперь везут.
– Куда? – насторожился Андрей. – Почему на площадь?
– Отпевать. – Лобытов кивнул на церковь.
– Кто разрешил? – посуровел Андрей.
– Я, – сказал комиссар. – Мужики просили…
– Отставить… Ковшов! Поверни обоз! – Андрей махнул рукой в сторону улицы. Передние упряжки уже выворачивали на площадь. Возницы в тулупах и с вожжами в руках шагали рядом.
– Мужики просили, кланялись. – Лобытов заехал чуть вперед. – Пускай отпоют.
– Кого отпевать? – возмутился Андрей. – Они же пороли этих мужиков!.. Закопать у поскотины!
Ковшов подскакал к обозу, замахал рукой:
– Гоп, ребяты, назад! Повора-ачива-ай!
Головная повозка остановилась, затем сани, выписывая большой круг, развернулись на краю укатанной площади; возница, будто умышленно показав свой страшный груз, понужнул коня и встал на запятки полозьев. Из саней торчали снежно-белые руки и желтые ступни ног. И, как по команде, этим же следом
