побродить по нему, но так и не решился: из приоткрытых дверей тянуло могильным сквозняком, сыростью и затхлостью брошенного жилья.
– Вот мы и стали бездомными… – тихо сказал Андрей.
Саша пытался разжечь камин, бодрился, как-то непривычно хорохорился:
– Ничего! Найдем стекла, вставим. Печи можно отремонтировать… А сейчас поставим чаю… Это только ночью здесь страшно, а днем хорошо, светло! Я здесь неделю один прожил… И, не поверишь, мне хорошо было.
– Хорошо? – Андрею показалось, что он ослышался. Саша на минуту оставил камин и мечтательно вздохнул:
– Как в детстве… Я свои детские книги нашел и читал. А потом ходил и придумывал истории. Смешно… А хорошо было! Помнишь, как мы жили давно-давно? Я тогда тоже читал и придумывал… Пока тебя свободненские не избили. Помнишь?
– Помню, – выдавил Андрей и встряхнул брата за плечи: – Очнись! Ты же в детство впадаешь! Все рушится, а ты?! Надо что-то делать! Мы же можем еще, а, Саша?
Тот глянул с тоской:
– Ничего делать не нужно. За что бы мы ни взялись сейчас – все только во вред людям. И отечеству. И чем больше человек может, тем страшнее вред от него. Если над головой рушится потолок, нельзя даже громко разговаривать. Уходить надо… Еще нельзя маршировать по мостам. Мосты раскачиваются и рушатся. А нынче и по земле – на цыпочках… Как будто в доме больной.
– Лучше лечь и умереть. – Андрей резко отвернулся к окну. – Умирать можно? Или нет?
– Смотря за что. – Саша пристроил чайник к огню. – Не смейся… Красные говорят: жизнь – это борьба! Борись – и будешь счастлив. Потому они кричат: свобода или смерть! Красиво… Да ведь это ложь! Причем умышленно обряженная в красоту! Чтобы умирали. Ведь за красоту и умереть не жаль… Но ни белые, ни красные не дадут свободы! Смерть – да, а свободу?.. Пойми, это же не пара сапог и не кусок хлеба! Умирать за свободу можно на Куликовом поле. Под Бородино! В другом месте – ложь, недостойная человеческой смерти.
– Но люди-то умирают, – мрачно проговорил Андрей. – Нельзя же обмануть всех! Чтобы все пошли за ложью.
– Умирают за искусную, красивую ложь, – сказал Саша. – А она страшнее всего, потому что рядится в безыскусную правду.
Андрей промолчал, прильнув к окну. Березино просыпалось поздно. Ветер, падая с неба, пластал над землей дымы, рябил огромные лужи. По улице невеселый пастух гнал стадо. Коровы и мелкий скот шли, будто на каторгу: на выпасах, поди, и щипнуть нечего…
– У нас и дома нет. И спрятаться негде, – вдруг сказал Андрей. – А в пустых стенах не высидеть…
– Мы прятаться не будем, – оживился Саша. – Просто станем жить, как жили всегда наши родители. По совести будем жить…
– Погоди, – остановил его Андрей. – Кто это? Глянь-ка сюда.
Саша пристроился за спиной брата.
Во двор въехала телега. Проворный мужик привязал лошадь к перилам крыльца и убежал на конный двор.
– Митя Мамухин пожаловал, – отмахнулся Саша. Помолчал. – Вдвоем мы теперь так заживем, Андрей! Мы ведь пережили самое ужасное! Самое-самое!.. Мир теперь! Мир и покой!..
Митя Мамухин притащил с конюшни лестницу, приставил к дому и достал из телеги топор. Узнать его было трудно: в движениях появилась непривычная расторопность, как у бойкого, работящего мужика, а в голосе – залихватская, веселая удаль.
– Тпру! Стерва! – крикнул он на лошадь, видимо не привыкшую к телеге и привязи. – Кобенишься, мать т-твою!..
– Революций больше не будет, – продолжал Саша, вернувшись к камину и возясь с сырыми дровами. – Закончатся смутные времена, и мы просто будем жить. Косить сено… Помнишь, как мы ездили на покос?
Мамухин поднялся по лестнице и стал отдирать наличники с окна. Пронзительно заскрипели гвозди, содрогнулся простенок. Наверное, он не подозревал, что в доме кто-то есть, поэтому говорил громко – для себя:
– Понаделали узоров, мать их!.. Чуть тронь, так вдребезги. Да ладно, нам и этих хватит! Вон еще сколь…
Это было странно: Андрей смотрел, как рвут наличники, а вернее – подглядывал и подслушивал, и ощущал полное безразличие, словно не его родной дом ломали, а чей-то чужой и давно заброшенный. Ломают, ну и ладно… Только лицо горело, обжигала повязка. На какой-то миг даже возникла шальная мальчишеская мысль испугать Митю. Высунуться из окна и крикнуть. Со страху бы, наверное, с лестницы свалился…
Мамухин спустил добычу вниз, уложил на телегу и остановился, оглядывая окна хозяйским глазом. Выбрал еще один подходящий наличник, приставил лестницу и полез. Андрей тихо подошел к этому окну и встал у косяка. Нет, не кричать надо, к крику он скорее всего привык, а просто тихо высунуться, как с того света. Митя подцепил топором основание наличника, поднатужился. Гвозди пошли со скрипом, задребезжало уцелевшее стеклышко. Чтобы не испортить вещи, Митя работал старательно, глядел, нет ли перекосов, и не было сомнения, что он видит Андрея. Видит, но пока ему некогда задержать взгляд на нем или что-то спросить, на худой случай поздороваться. Наконец он бережно ссадил наличник со своего места на перекладину лестницы, перевел дух.
– Что морду-то замотал? – вдруг спросил он. – Опять схлопотал, поди?
Андрей стоял, не зная, что ответить, а Мамухин вздохнул тяжело, сбросил вниз топор.
– Эх, Андрюха, вечно тебя куда-то заносит… И ладно бы за дело, а то все за здорово живешь. Несчастливый ты, видно, парень…
– Что ж ты делаешь, а? – тихо спросил Андрей. – Как же ты так?
– Что я делаю? – изумился Митя. – Если наличники, дак я с позволенья. Вон Александр-то Николаич, живой.
– Это я разрешил, – немедленно вмешался Саша. – Он спрашивал…
– Так-то! – удовлетворенно заметил Мамухин. – Вам-то на что они? Вы свое отпанствовали. Дом ваш один хрен сгниет. А я их к своей избе приколочу, и красота будет.
– Пусть, пусть берет, – вступился Саша, пытаясь отвести брата от окна. – Мы с тобой и без узоров, просто поживем…
– Во-во, ты послушай братца. Он хоть и контрик, но верно говорит. – Митя начал спускать наличник. Лестница под ним качалась, кренилась набок. Андрей стоял, словно оглушенный.
– Не жалей, – говорил Саша. – Что же дерево-то жалеть?
– Мне не жалко, – растерянно пожал плечами Андрей. – Но как жить? Где теперь нам жить?
Митя Мамухин погрузил наличник на телегу, привязал веревкой и сел в передок.
– В другой раз приеду! – крикнул он. – Со слухового окошка сниму… Я, между протчим, вас не грабил. Без спросу иголки не взял. Так-то!
И дернул вожжи, понукая горячего, недавно объезженного конька.
Андрей нащупал в кармане револьвер, провернул пальцем барабан.
– Где этот? Ссыльный?
Саша схватил его за руку, заговорил горячо:
– Мстить нельзя, Андрей! Только не это! Зло может породить только зло! Да разве можно из-за каких-то вещей, из-за барахла… Даже из-за дома?!
– Я за отца…
– Нет, Андрей, нет! – Саша закашлялся, смахивая слезы. – Выбрось пистолет. И никогда не бери в руки. Дай мне!
– Не дам! – Андрей отстранился, сжал рукоятку. – Мне еще понадобится. Я привык к оружию.
– Все привыкли, все с оружием! Ты оглянись кругом, посмотри. По всей России пожар горит! – Глаза брата засверкали, в лице появилось что-то незнакомое, ярое. – Кому-то ведь надо тушить. Тушить! Мы же
