– Безусловно!
– Жаль, – сказал монах. – У меня все-таки была надежда… Защита отечества, князь, это защита народа. А вы несете ему горе, вы сеете страх, вы унижаете его…
– Народ унижается сам! – неожиданно для себя закричал Нароков: монах зацепил больное. – Он готов унижаться перед кем угодно, лишь бы его не тронули, лишь бы выгода была! Я презираю всякое рабство!
Он замолк, спохватившись. В избе показалось душно: прокаленная русская печь источала жар. Он сбросил шинель на лавку и приоткрыл дверь.
Откуда-то выскочил мохнатый сибирский кот и запрыгнул монаху на колени. Тот спокойно погладил его спину, почесал за ушами. Кот улегся, замурлыкал и от удовольствия стал легонько царапать коготками рясу.
– Вы совсем не знаете русского народа, – проговорил монах. – И это ваша беда. И вы ничем не отличаетесь от инородцев, которых ведете за собой. Их-то еще можно понять: они на чужой земле и все для них тут чужое, постылое. Ну а вы-то, вы? Что вы скажете своим внукам?! Ваши предки, князь, совершали подвиги во имя России, во имя отечества. А вы палачом обрядились и пошли гулять по тому самому отечеству. Вы когда-нибудь думали о себе как о палаче, князь? Вы хотите, чтобы люди не унижались, чтобы хранили честь и достоинство, но сами-то? Попробуйте посмотреть на себя как на палача!
– Довольно! – оборвал его Нароков и захлопнул дверь. – Хватит проповедей! И агитации! Научили вас красные говорить, вся Россия только и митингует. А я фронтовой офицер, и краснобайству меня не учили!
Он застегнул все пуговицы на френче, прошелся по избе, скрипя сапогами. Затем неожиданно подсел к монаху, сказал, сощурясь:
– Сейчас позову казачков… Да, тех самых инородцев, и прикажу выпороть вас. И потом стану говорить! Интересно, что тогда вы скажете?
– Сделайте милость, – согласился монах. – Зовите казачков.
– Вам не страшно? И шкура не дорога?
– Мне будет больно, – признался монах, – но я вытерплю. Так сделайте милость.
Нароков улыбнулся и встал.
– А вы хитрый человек. Хитрый! Я вас понял, как вы собрались меня уничтожить. Но увы! Такого удовольствия вам предо–ставить не могу. Я с женщинами и попами не воюю… Как вы ловко придумали! – восхитился он. – Просто замечательно! Да я теперь скорее руку себе отсеку, чем вас пальцем трону!
– Вы бы так поклялись народ не трогать, – сказал монах, лаская кота. – И отсекли бы руку. Возможно, тогда люди перестали бы унижаться перед вами, и вы увидели бы совсем другой народ, гордый и бесстрашный. Но вас все равно бы принимали, как принимают сейчас. Вам кажется, из угодничества хлеб- соль выносят? Да нет, вас встречают как власть, как гостя, наконец, – высокого гостя. Вы вот избу выстужаете, жарко. А вам ее натопили, чтоб было тепло.
– Что же мне прикажете – тоже в монастырь? Рясу надеть? – усмехнулся Нароков. – Я офицер и состою на службе. И я не виноват, что Россию терзают всякие авантюристы и проходимцы! Не я развел эту красную заразу! Я был на фронте и воевал с немцами, я защищал отечество, а вся эта мерзость тем временем жрала Россию изнутри. Теперь кто-то должен очистить ее! Но скажите мне, есть ли другой путь? Такой, чтоб я не возился в дерьме? Думаете, приятно быть палачом?
– Есть другой путь, – не сразу ответил монах. – Но вы не захотели идти по нему. Он трудный и для вас, князь, непроходимый. Вы выбрали легкий, прямой – вешать, пороть, наводить страх. Но ведь народ нельзя долго держать в страхе!
– Я считаю, что только так можно сегодня спасти Россию, – отрезал Нароков. – Да, спасти свое отечество! Мы создадим Сибирское государство и отсюда освободим Россию.
– Вы не спасете Россию, – покачал головой монах. – Потому что вы сейчас не защитник, а наемник. Наемник в своем отечестве. Сегодня вы нанялись к Колчаку, завтра у вас будет другой хозяин. Да и сам Колчак, по сути, тоже наемник и тоже не имеет представления о народе, который пытается защитить, или, как вы сказали, очистить от красной заразы. Вы обязательно потерпите неудачу, поскольку ваш путь порочен в своем изначалии.
– Пророчествовать можно! – рассердился князь. – Все пророки!.. А в чем он, другой путь? Где?! Вразумлять красных? Уговаривать народ? Или молиться? Мы дали крестьянам свободную торговлю хлебом! Они здесь об этом и мечтать не могли!
Монах осторожно спустил кота на пол и, подойдя к печи, потрогал ее горячие бока, погрел руки.
– Вы опоздали, князь… Вернее, вы первыми сделали выбор, и не самый удачный. По другому пути теперь пошли большевики. Вы их сами направили на этот путь. Да, князь, вы лично, своими руками теперь помогаете им! А надо было всего-то – знать свой народ.
– Попрошу объяснить толком, – сурово сказал Нароков.
– Боюсь, не поймете, – вздохнул монах. – Впрочем, я и сам недавно понял… Сейчас в глазах народа вы – палачи. Согласитесь, это так. А другая сторона – мученики. Вы толкнули большевиков на путь мученичества, и они идут по нему. Народ будет не с вами, а с ними. Потому что во все века если русский человек стоял перед выбором, то всегда выбирал мученика и шел за ним. А палач, да еще и наемник… – Монах помотал головой. – Нет, народ за таким не пойдет. И свободной торговлей его не купишь. Хуже того, потерпит, потерпит и против поднимется. Наемник ведь тот же чужеземец. А у вас вон и японцы, и англичане, и американцы… Вы обречены, князь. И чем больше вы станете вешать и пороть, тем ближе ваш конец.
Нароков некоторое время сидел за столом, подперев голову. Кот терся о его сапоги и мурлыкал, просился на колени. Спас на божничке глядел на князя с суровым покоем. Чадил в лампе и коптил стекло сильно вывернутый фитиль.
– Кто вы? – спросил наконец Нароков, подняв отяжелевшую голову.
– Монах, – сказал гость. – Позавчера был пострижен. И брат Березина…
– Я это слышал!.. С кем вы? За кого?
– С Богом, – смиренно ответил монах. – А значит, со своим народом.
– Хватит слов! – закричал князь. – Чьи идеи вам ближе?
– Ничьи, – вздохнул монах. – Я никогда не смогу принять идей красных. В них много от ума, а от сердца слишком мало. Красные тоже плохо знают народ, они пытаются за него и думать, и решать. Им это еще откликнется, да это уже другой разговор… Ну, а с палачами я… Когда в мире происходит смута, когда идея на идею, надо оставаться с народом. И с верой.
– Хорошо быть святошей! – не сдержался Нароков и, сжав кулаки, хрустнул суставами. Хотел еще что- то сказать, но так и замер, положив перед собой руки. – Послушайте! – Он вдруг оживился, подошел к монаху. – Останьтесь со мной, а? Я давно не причащался. Исповедаться хочу…
– Я не приму у вас исповеди, – покачал головой монах. – И причастить не могу. Я просто еще не умею… Ступайте в церковь…
– Нет! Не хочу… Останьтесь! Я не трону вашего города!
– Я пойду, – упрямо сказал монах, греясь у печи.
– Вы не можете отказать мне, не имеете права! – Нароков пытался заглянуть ему в глаза.
– Я пришел не грехи вам отпускать. У меня другая цель. – И, взяв скуфейку, полушубок, неторопливо оделся. – Хочу с вашим воинством поговорить.
– Вы не уйдете! – Нароков встал возле двери.
– Оставляете меня заложником?
– Да поймите же! – загорячился князь. – С ними нельзя говорить! Они не поймут! Они и русского-то не знают! Это же инородцы!
– Но ведь православные, – не согласился монах. – Поймут.
Преодолевая желание не отпускать гостя, схватить его за руки, силой заставить остаться, Нароков отступил от порога. Монах открыл дверь и тут же пропал в клубах пара.
Князь подошел к окну; откинув занавеску, долго вглядывался в темноту, но так ничего и не увидел…
28. В ГОД 1185…
