надо!
Он похлебал рукой воды, сплюнул и отвернулся. Андрей мотнул головой, соображая, и вспомнил, спросил:
– А за что же Галактиона выслали?
– Этого-то? – невесело усмехнулся Зимородок. – А шибко верил во что попало и работать не хотел. Вот нас, крайних, взяли да и выслали за границу снегов, на край света.
– Выходит, мы уже пришли? – спросил Андрей.
– Нет еще, – отмахнулся Зимородок. – Это Подлески. А до Лесов-то еще шлепать да шлепать… Пошли, чего сидеть? Мне до солнца обернуться бы.
Они пересекли поле. Мужик, понукая коня, тянул борозду им навстречу.
– Иван! – крикнул Зимородок. – Пропустишь в Леса?
– Иди, да бегом! – отозвался пахарь. – Увидит кто, беды не оберешься.
– Пашешь?
– Да пашу маленько…
– Ну, бог в помощь, – буркнул Зимородок и тяжело побежал через вспаханную полосу. Андрей едва поспевал за ним, ноги тонули в земле. Иван торопливо запахивал их следы…
В березняке стояла изба, точно такая же, как и у Галактиона. Дым уже курился над трубой, какая-то женщина выгоняла корову.
– Кто же в Подлесках живет? – спросил Андрей.
– А такие дураки, как ты! – брякнул Зимородок. – Кому Галька со своим братцем Пронькой голову заморочили чудесами.
– Переселенцы, что ли?
– Навроде, – отмахнулся Зимородок. – По грамоткам пришли в Леса, а им в Подлесках наделы сунули, как бы в аренду. Да еще испытательный срок установили – семьсот лет.
– Сколько?! – поразился Андрей.
– Ну, не семьсот, дак семьдесят, – поморщился недовольно Зимородок. – А просидят тут все семьсот. И служба собачья…
Из березняка начиналась проселочная дорога с набитыми колеями, залитыми водой. С обочин то и дело взлетали тетерева и глухари. Андрей машинально замирал и тянулся рукой за винтовкой, но тут же вспоминал, что идет безоружным впервые за столько лет. А непуганая дичь рассаживалась вдоль дороги и провожала людей, поворачивая за ними головы. Потом на дорогу вышел лось и, пригнув рога, уставился на путников печальными ленивыми глазами.
– Пшел! – закричал на него Зимородок и пихнул руками в круп. – У-у, скотиняка, выставился. Обходи еще тебя…
Они прошли обочиной, лось даже не шелохнулся. Через версту они увидели медведя-годовичка, который, лежа под сосной, ел белые грибы. «Неужели гармония? – думал Андрей, уже ничему не удивляясь. – Неужели есть в мире место, где не только люди с людьми, но и со зверями могут мирно уживаться? Если это так, то настоящее чудо – вот оно, перед глазами…»
Проселок повернул и уткнулся в баню возле ручья. Полянка была красивая, зеленая трава едва только начинала никнуть к земле, и кое-где голубели анютины глазки.
– Пришли, – сказал Зимородок. – Вот тебе баня, вот дрова, а вон вода. Топи, мойся и входи в Леса. Немытых не пускают. Не успеешь сам войти, так за тобой придут. Ну, будь здоров!
– Погоди, Зимородок! – вдруг заволновался Андрей. – А если назад, то в какую хоть сторону?
– Назад отсюда сами не ходят! – сказал тот. – Не обессудь уж…
И пропал в ольховом мелколесье, еще не сронившем листву.
Андрей посидел на крылечке предбанника, снял кожух, скинул размокшие катанки, скрючил белые от воды ноги. Откуда-то вывернулся серый горностай, обнюхал брошенный кожух, забрался в него и, угнездившись, задремал. «Гармония, – подумал опять Андрей и посмотрел на ольховник. – Врешь ты все, ворчун! Есть гармония! Разве это чудное место не благодать для человека и зверя? Врешь!.. Привести бы сюда жену, построить дом и жить. Вот и дед мой Иван Алексеевич пришел из России в Сибирь и увидел гармонию…» Он заметил на колу деревянное ведро, снял его и стал таскать воду из ручья. В бане было все выскоблено до белизны, вода в шайках казалась невидимой, и лишь легкое сотрясение давало чистую светлую рябь. Он набрал аккуратно наколотых березовых дров, затопил баню и, вдохнув сладкого дыма, окончательно расслабился. Есть ведь на земле такие нетронутые благодатные места. И все здесь чудесно: воздух, ручьи, трава. И звери ручные, и солнце теплое… Ничего больше не хочется, только бы жить да жить! Здесь можно любить, можно рожать детей и не бояться за их будущее. Наверное, именно здесь, откуда гражданская война кажется такой далекой и нереальной, у человека возрождается душа…
Баня истопилась быстро, сухой, пахнущий березовым листом жар приятно обволакивал усталое и грязное тело. Андрей напарился до умопомрачения, едва живым выбрался на улицу и искупался в ручье. Кожа скрипела от чистоты, рана на лбу подсохла и больше не исходила сукровицей и гноем. Он перевязал ее, оторвав край чистого холщового полотенца, и, открыв настежь дверь, чтобы отошел ненужный теперь жар, прилег на полке.
«Как мало человеку нужно, – думал он. – Мир, любовь и чистота. Чистота тела и духа. Зачем люди воюют? За что они воюют, если ничего уже на свете не придумать, кроме мира, любви и чистоты?..»
Он так и заснул под эти тихие мысли, спокойно и умиротворенно, как не спал уже много лет.
«И дети», – словно кто-то добавил за него к тем трем словам.
«И дети, – согласился он. – Много детей…»
Андрей проснулся, услышав мягкий голос:
– Мир и Любовь тебе, человек!
Он открыл глаза и увидел молодого еще мужчину с добрым сухим лицом. Длинные волосы были опоясаны красным ремешком, а одет он был в посконную рубаху до колен и грубые штаны. На ногах – лапти с белыми онучами.
– Чистоту и детей, – добавил Андрей. – И ничего больше в этой жизни человеку не нужно.
– И Труд, – мягко заметил мужчина. – Мир, Труд и все остальное. И больше ничего не нужно человеку.
– Да, – согласился Андрей. – И Труд.
Мужчина принес из предбанника рубаху, штаны и лапти – все точно такое же, что и на нем. Андрей начал одеваться.
– Именем я Наставник, – представился мужчина. – Наставник Лесов и Подлесков.
– А меня зовут Андрей… И я – никто…
– Ты – человек, – ласково поправил Наставник. – И имя тебе будет отныне – Человек. Отныне и на веки веков.
– Приятно, когда тебя называют просто Человеком, и никак больше, – согласился Андрей. – Как меня только не называли…
– Что ты умеешь делать, Человек? – спросил Наставник, выводя Андрея из бани за руку.
– Воевать… Последние четыре года я воевал.
– Ты должен забыть об этом, – строго сказал Наставник.
– Хорошо, – согласился Андрей. – Я с радостью забуду!
– Ты был ранен? – Мужчина кивнул на повязку.
– Да, еще весной… Не заживает.
– Здесь у тебя заживут все раны, – сказал Наставник. – А пока отвечай, если спросят: тебя повредил камень. Мертвый камень.
Они стояли на поляне. Андрей щурился от яркого солнца и подставлял ветерку жаркую грудь. Легко было в посконной одежде, ноги не чувствовали лаптей; казалось, мгновение – и он взлетит над землей.
– Есть ли у тебя братья, сестры, Человек? – продолжал расспросы Наставник, глядя мягко и не по возрасту смиренно.
– Были, – вспомнил Андрей и враз потяжелел. – Сестру убили красные, брата убили белые…
– Забудь о них. А на вопросы отвечай так: их убили мертвые камни, – наставительно изрек мужчина.
