международными договорами о поставках! – появятся памфлеты, дескать, они из человеческих костей качают черное золото…
Нет, Кирюк не виноват, что ямы вскроются, но все это – политика. Сейчас судить трудно, кто там в монастыре закопан, чья кровь пролилась; известно одно – костей не должно быть. За спокойствие среди населения, за его веру в чистоту революционных помыслов отвечает он, Кирюк, и никто больше. Потому что это дело духа.
Если ему сейчас не принять единственно верного решения, скандала вокруг монастыря и впрямь не миновать. Комитет партии спросит с него, потому что еще строже спросят с комитета в ЦК. Не будет правильного решения на месте – Кирюк поставит под удар не только себя. Сам – ладно, есть диплом химика-технолога, а слышно, вот-вот начнут строительство химкомбината на местном сырье. Но если он, Кирюк, поставит под удар ЦК и партию в целом?..
Руководитель нового типа, знал и верил Кирюк, это человек государственного мышления.
На следующий день утром он принял решение и собрался было поехать к Чингизу Азизовичу, однако
позвонила его секретарша – опять новенькая (спросить бы для начала за секретарш на бюро!) – и переключила телефон на «хозяина». Чингиз сам звонил чрезвычайно редко, при исключительных обстоятельствах, и звонок его насторожил Кирюка. Тем более по голосу стало ясно, что генеральный непривычно взволнован и не может скрыть радости.
– Купол хочу будить! – сообщил он. – Совещание провожу. Приезжай!
– Я занят, – холодновато и даже дерзко сказал Кирюк.
– Как – занят? Почему – занят! – возмутился Чингиз. – Я Купол знаю, как будить, как нефть стране давать – ты занят!
Пришлось согласиться: пока спрашивают за нефть, не за ямы…
Совещание длилось около часа. Академик приготовил для Купола меры конкретные и решительные: в скважины, на которых прекратился самоизлив, опускали заряды большой мощности, чтобы торпедировать нефтеносные пласты, да не просто чтобы возбудить нефтеотдачу, а как бы встряхнуть весь Купол, расшевелить его нутро, выбить все пробки, сдерживающие добычу.
– Землю будить буду! – заявил Чингиз. – Уснула земля! Люди здесь спали, и она спит, не желает работать. Не желает – заставим!
Сам академик был человеком все-таки честным и добросовестным. Ему было стыдно, что нефти оказалось много меньше, чем предполагалось, и потому он работал лихорадочно и смело. И если Чингиз сидел на совещании при трех звездах на груди, то академик не надел ни одной и на пиджаке его скромно синел вузовский ромб, как у молодого специалиста-первогодка.
Подземный взрыв планировался через три дня, поэтому все причастные к нему неимоверно спешили. Обстановка напоминала канун великого сражения.
Кирюк подождал, когда генеральный останется в одиночестве. Он не хотел спешить, тем более посвящать Чингиза в свои замыслы: вопросы, касаемые духа, принадлежали партии.
– Можно получить полный комплект сантехники на две девятиэтажки, – сказал Первый. – Почти даром.
У генерального не дрогнул ни один мускул, хотя он-то знал, как туго с оборудованием.
– Что просят? – спросил он без интереса.
– Девять тонн плавиковой кислоты, – ответил Кирюк.
– Какой кислоты? Я кислоты не знаю. Где взять? Скажи?
– Она у вас имеется, – отмахнулся Кирюк, чувствуя, как Чингиз крепнет духом и положением. – С ее помощью измеряют искривление скважин. Это единственная кислота, которая даже стекло разъедает.
Последнее Кирюк сказал напрасно – Чингиз что-то заподозрил.
– Зачем стекло разъедает? Кто просит?
– По условиям договора назвать заказчика не могу, – мягко объяснил Первый. – Это не моя тайна.
– Правильно! – вдруг похвалил Чингиз. – Меньше нос суешь в чужие дела – долго с носом ходишь. Ты будешь хороший хозяйственник, умный.
Он вызвал начальника управления по снабжению и назвал, что требуется. Причем в лицо ему не глядел – куда-то в пол и пристукивал ладонью по столу.
– На год получаем всего сто килограмм, – на память сказал начальник.
– Девять тонн дай, – распорядился генеральный тем самым тоном, после которого уже нельзя было возражать. – Через три дня.
Кирюк знал, что кислота будет именно через три дня: у Чингиза можно было поучиться работать с подчиненными.
В присутствии посторонних, а тем более официальной власти, ему уже не отказывали ни в чем. Чингиз на глазах учил Первого исполнительности.
– Еще чего надо? – спросил генеральный.
– Больше пока ничего, – ответил Кирюк.
Оставаться дольше в кабинете Чингиза было не положено. Первый взял папочку и вышел.
Два комплекта оборудования у Кирюка были и лежали на складе стройтреста. О них знали всего два человека в Нефтеграде: один был сам Первый, другой – бригадир шабашной бригады, привезший это самое оборудование в обмен на заготовку строевого леса для Казахстана. А что отдаст за кислоту Чингиз, Кирюка уже не волновало.
Он вернулся в горком и позвонил командиру строительного батальона, расквартированного в бараках Нефтеграда.
– Через три дня утром отправь в мое распоряжение десять солдат и сержанта, – распорядился Первый.
– Слушаюсь! – отчеканил комбат. Он дослуживал последний год и по выходе в отставку просил оставить его в Нефтеграде начальником стройуправления.
– Чтобы шестеро имели водительские удостоверения, – продолжал Кирюк. – И чтобы все желательно были выходцами из Средней Азии.
– А они у меня все оттуда! – добродушно засмеялся в трубку комбат. – По-русски ни бельмеса.
Он положил трубку и пометил в календаре, перечеркнув дату крестиком. Увидел фамилию – Березин, подумал, поставил несколько вопросительных знаков, затем несколько раз зачеркнул ее и отбросил ручку. Можно было спокойно заниматься текущими делами.
Первый день Деревнин отсидел дома безвылазно. Никто не приходил за ним, никто не звонил в двери и не кричал под окнами. Несколько поуспокоившись, он вышел ночью прогуляться и незаметно дошел до монастыря: ни на берегу, ни на воде никакой техники не было, и стройматериалов тоже не видать. Деревнин потрогал масленый замок на калитке, походил возле и вернулся домой. Если бы Кирюк задумал устроить ему травлю, то уже бы это чувствовалось. В конце концов, Первый с его расчетом и холодным умом пошел бы в лобовую. Что ему терять? Наоборот, выиграет: завоюет славу честности, гласности и доверие народа в результате.
На второй день к вечеру Деревнин прихватил удочки, сел в лодку и поплыл к монастырю. До поздней ночи он просидел на другом берегу, не зажигая костерка, чтобы не слепить самого себя, однако у обители так никто и не появился. Но ведь должны же сначала пустить хотя бы изыскателей, чтобы промерить берег, рассчитать и придумать защиту от размыва! Что они не шевелятся? Или пошло по инстанциям до самой Москвы? И все ждут теперь, что оттуда придет? Деревнин решил пропустить один день и поплыл в следующий раз в обед. Заранее накопал червей, взял с собой «тормозок» – пару яиц и хлеб, и решил все- таки поудить, чтобы не терять напрасно время. Подплывая к монастырю, он вдруг увидел, что на самом гребне обрыва сидят солдаты и что-то едят из котелков, а за их спинами, во дворе, стоят трактора с буровыми шнеками и машины с цистернами, что поливают центральную асфальтированную улицу Нефтеграда.
«Начали! – про себя воскликнул Деревнин. – Зашевелились, сволочи! Ишь, сколько техники нагнали…»
– Ака! Ака! – закричали солдаты, завидев Деревнина. – Рыба дай! Дай рыба! Тушенка – на, рыба дай! Баба-а-ай!
